Персональный детектив

Грозный Эми тоже изо всех сил поднял глаза на моторолу – тот для него стоял поодаль около двери, был так же очарователен и достоин всяческого доверия, но говорил те же самые слова, что слышал теперь Фальцетти. Изо всех сил – это потому, что Эми вдруг понравилось, что вьюнош – он же не знал, кто такой этот вьюнош, да и знать не хотел, да и захотел бы, не захотел бы, – что вьюнош этот как бы приплясывает, а к любому сорту танца Грозный Эми с самого детства имел пристрастие.

Ничего такого особенного он не увидел, просто увидел, что вьюнош немножечко пританцовывает, бедрами повиливает да ногами перебирает.

Моторола меж тем говорил Фальцетти:

– Дорогой Фальцетти, я попытаюсь, чтоб ты понял, но не уверен, что ты поймешь. Разница между нами, мой дорогой Фальцетти, феноменальная, но я бы не сказал, что это разница между человеком и муравьем, я бы сказал, что это разница между человеком и человеком. У нас разные источники информации, и у нас разные способы обрабатывать эту информацию – вот и все. Я перед тобой супергений, ты передо мной идиот, но даже ты, не только идиот, но еще и сумасшедший вдобавок, можешь понять, что разница между нами только в наборе инструментов. Будь ты на моем месте, может быть, ты моим набором инструментов воспользовался бы лучше, я даже уверен, что лучше, несмотря на твои психические проблемы. Дон… не будем о нем, это неинтересно. Знаешь ли ты, дорогой Фальцетти, в чем заключается твой главный, твой так восхищающий меня минус? Он заключается – не возражай! – он заключается в том, что ты захотел абсолютной власти, а желание абсолютной власти безумно по определению, как безумно желание любой власти, пусть даже не абсолютной, но связанной с насилием – уж я-то знаю!

Именно поэтому ты сошел с ума, еще до того даже, как захотел абсолютной власти. И, знаешь, глубоко уважаемый мной Фальцетти, я бы сейчас мог попросить тебя подумать о том, что такое абсолютная власть, не связанная с насилием, ведь это очень интересный вопрос, на который каждый ответит категорически, но по-разному. Только я не спрошу, потому что не оставлю тебе времени подумать хотя бы над чем угодно. У меня другие планы, дорогой Фальцетти, ты мне оказался не нужен, и поэтому извини.

Дон-моторола пропал, и Фальцетти, совершенно ошарашенный (хотя и очарованный в той же мере, но одновременно страшно, невозможно перепуганный явившимся к нему моторолой), только взмахивал руками и широко таращил глаза, а в это время очаровательный вьюнош говорил Грозному Эми:

– Это же так просто, это же так нужно, ты просто встань и убей. Тем более что ты никогда не любил Психа.

Тут моторола, уж не скажу почему, немножко переборщил. Не надо было говорить Эми о его нелюбви к Психу. Надо было просто сказать: иди и убей. Я так думаю.

Вы не поймете, да я и сам не пойму – вдруг в мозгу у Грозного Эми музыка такая сыграла, серьезная музыка, самая главная, как ему показалось. Трам-пам-пам – я не знаю, страшная музыка.

И Эми встал со своей кровати. И подошел к Психу. Псих был очень враждебен, но неподвижен. Эми убил его одним ударом, и Псих упал.

Эми тоже почти упал. Он, обессиленный, еле до кровати добрался, вернулся в свое обычное для последнего времени состояние.

– Ну, вот и все, это было очень полезное упражнение, – сказал ему вьюнош. – Я на время вас покидаю, дорогой Эми, чтобы потом продолжить наши занятия. Могу сказать, что главное испытание вы прошли.

Прибежали механизмы, похожие на собак, уволокли останки Фальцетти с широко разинутым ртом и до невозможности опечаленными глазами; исчез вьюнош, заросла дверь, Эми все так же безучастно сидел на своей кровати. Блестела крошка на полу, мешала сосредоточиться. Она бы и не мешала, если б знать только, на чем надо сосредоточиться.

Он уже мог двигаться, он уже мог даже чего-то хотеть, спасибо вьюноше, очбольшое спасибо, но все равно что-то было не то – Эми даже не понимал что.

Все так же, пусть и очень приглушенно, звучала в его голове музыка, музыка убийства и одновременно музыка сотворения, этакое жуткое, желанное трам-пам-пам, оркестр, кажется. Она наполняла его силой, ему хотелось под эту музыку танцевать. Но откуда-то он знал, Эми, что встать сейчас да затанцевать ни в коем случае нельзя, а то придет вьюнош и уничтожит. Он даже знал, как именно танцевать будет, как встанет и вытянется в струну, как руки за голову закинет, как ноги поставит, как закружится, повинуясь страшным, торжествующим ритмам. Ему так хотелось это сделать, да нельзя было. Да и не смог бы он, наверное, сделать это в своем теперешнем состоянии.