Персональный детектив

Любому стороннему наблюдателю такой всеобщий нервный вздрызг, даже с учетом недавно перенесенного холокоста, показался бы немножко неестественным и преувеличенным. Но сторонних наблюдателей к тому времени на Париже‐100 не было, если, конечно, не считать Фальцетти, для которого любой нервный вздрызг представлялся обычаем. Там были одни доны.

И каждый дон, наблюдая окружающее его безумие, думал не о том, что оно неестественно и что следовало бы поискать причину этого феномена, а о том лишь, какой, оказывается, неожиданно ужасный он человек.

«Вот это я такой и есть, – горько думали доны. – Все эти психи, все эти неврастеники – это я. Тут уж никаких сомнений, надеюсь? Это все я, просто в других обстоятельствах. Если бы я хоть на секунду мог предположить раньше, что способен на все то, что вижу сейчас вокруг, в чем сам – между прочим, между прочим! – принимаю непосредственное участие, то никогда не пошел бы против моторол. Не дело это для такого извращенного и неуравновешенного субъекта. Такой человек прежде всего должен заняться собственным лечением, а не лечением человечества».

Под действием таких мыслей кое-кто и в самом деле направлялся к ближайшему Врачу, однако Врачи в ту ночь работали с большой перегрузкой, к каждому из них стояла большая очередь.

То тут, то там неизвестно почему вспыхивали пожары – вещь крайне редкая для Парижа‐100. Самый крупный занялся в центре, на Второй Белой, идущей параллельно Хуан Корф. Там пылал громадный жилой билдинг, заселенный Бездельниками и социально защищенными семьями. Очевидцы утверждали, что билдинг загорелся сразу с нескольких концов и на нескольких этажах. Пожарная команда прибыла почти сразу, однако до этого огонь в считаные минуты умудрился пожрать несколько перекрытий. Билдинг готов был уже обрушиться, но пожарники, как всегда, сработали быстро и четко. Сначала сквозь разбитые и целые окна в здание ворвались птицы-спасатели и вытащили оттуда всех погорельцев. Вслед за ними началось собственно тушение пожара – понадобилось несколько штатных стай птиц-тушителей, чтобы быстро и полностью подавить пламя. Не успели тушители построиться в угол отхода и убраться в свои дежурные гнезда, как на смену им поползли несметные ремонтно-строительные стада.

Примерно в то же время обрушилось самое высокое сооружение Парижа‐100 – Парковочная мачта Гнедлига в Первом городском парке. Эта мачта – необычайно узкая игла высотой 576 метров – считалась одной из достопримечательностей Парижа‐100, хотя большинство горожан ничего достопримечательного в ней не находили.

Мачту взорвали, хотя злоумышленники так и не были найдены. Взрывы произошли одновременно в двух местах – у основания и посередине, там, где, по слухам, сразу несколько ареальных спецслужб устроили общую комнату байпассной связи с Метрополией. Самое странное – никто из свидетелей, а их оказалось довольно много, никаких взрывов не слышал, просто в один прекрасный миг игла с треском сломалась посередине, потом «словно как бы чуть-чуть подпрыгнула» и распалась. На счастье, в обоих лифтах Иглы никого тогда не было, поэтому, если не считать убитых падающими обломками (а их и так никто не считал), жертв ее падение никаких не вызвало. Все припаркованные к ней в то время бесколески автоматически отреагировали на аварийную ситуацию и вовремя отпарковались. В течение четырех суток после этого они, никем не востребованные, компактным облаком барражировали над местом происшествия на высоте 450 метров.

Любопытно, что доны, ставшие свидетелями падения Иглы, все как один почувствовали нечто вроде тайного удовлетворения. Источник его следует, по-видимому, искать в глубоком детстве Дона Уолхова. Он в те времена страшно боялся высоты и, разумеется, терпеть не мог лифтовых путешествий в Игле (стены ее лифтов для пущей древности были сделаны прозрачными). Как только очередной подъем или спуск благополучно заканчивался, мальчонка хватал родителей за руки, крепко зажмуривался и с садистским наслаждением начинал воображать себе, как ломается эта мерзкая, злобная палка. Он точно помнил, что она ломалась внизу и посередине. Каждый раз он с необычайной ясностью видел, с какой мучительной медлительностью она рассыпается – так рушилась в исторических стеклах та высоченная гора, падение которой сотни лет назад удалось наблюдать и заснять первооткрывателям планеты Париж‐100.

Так что, дипломатически выражаясь, Стопариж переживал очень трудные времена. Пожары, катастрофы, побоища и убийства, безумие на улицах и в домах, невероятное количество сумасшедших – наблюдая все это, доны только что не падали под тяжестью совершенного ими.

Но факт оставался фактом – город свою трагедию именно переживал, а ни в коем случае не умирал от нее.