Персональный детектив

Сильней всего кси-шок развивался в Наслаждениях, среди добровольцев, ожидающих в резерве непонятно чего – то ли того, что вот-вот их призовет Дон и они все вместе пойдут воевать с моторолой, то ли очередного более мелкого, но экстренного приказа, переданного по мемо невозмутимому Алегзандеру.

Они не брались за руки, они лица кверху не поднимали, просто сидели кто где в бывшем банкетном зале, занимаясь самыми будничными делами, а чаще застыв в позе бесконечно терпеливого ожидания – со стороны и не поймешь, что все они слиты, все живут каждый своими мыслями, но одним чувством.

Мощность кси-шока прямо зависит от количества участников. Поэтому ни один локальный спонтанный кси-шок особенной мощностью не отличается. Даже в Наслаждениях он был достаточно слаб и не мешал донам. По приказу Алегзандера группа за группой в полном молчании доны покидали банкетный зал, другие возвращались обратно, как будто ничего не происходило. Многократно усиленное ощущение храма на Хуан Корф.

С каждым часом кси-шок в Наслаждениях нарастал. Это было опасно, однако никто из донов об опасности не думал – ощущение храма Хуан Корф, даже многократно усиленное, притупляло угрозу.

Да и для основной части стопарижан ПЛС был скорее диковинкой, чем насущной проблемой. В первые часы их волновало другое.

Например, крыша над головой. Очень многие доны в первые же полчаса черт-те в чем выскочили на улицы, не озаботившись тем, чтобы запомнить свои новые адреса, и в результате на некоторое время превратились в бомжей без единого сю в кармане. Пометавшись по улицам и хорошо усвоив, что это сейчас опасно, доны почувствовали, что им хочется есть, пить и отправлять естественные надобности. С последним, правда, проблем не было – общественные туалеты работали без сбоев. Однако рестораны, кафе и притонии из тех, что управляются и до сих пор обслуживаются людьми, закрылись. Оставались автоматические забегаловки из депта моторольного сервиса, которых Дон органически не переваривал (и, кстати, зря), а они в долг не давали.

В поисках еды, крова, денег, безопасности и какой-нибудь более приличной одежды доны стали проникать в чужие квартиры (собственно, они все для них были чужими – пусть читатель, если хочет, подберет более подходящее прилагательное), что привело ко множеству порой забавных, порой досадных, а чаще мрачных недоразумений.

Улицы Парижа‐100 были переполнены народом, щеголявшим в самых иногда неожиданных нарядах. Город гудел, как неисправный вегикл, отказывающийся совершить посадку. На набережной Кронверк почему-то строили баррикаду. Туда-сюда с очевидной бессмысленностью спешили стихийно возникающие и так же стихийно распадающиеся толпы ошалелых, в крайней степени нервозных людей. Примечательно, что толпы эти почти всегда оказывались однополыми – мужчины отдельно, женщины (часто в мужских нарядах или дамских ночных сорочках) отдельно. Вот различие по возрасту было слабым.

Сам «китайский» воздух Парижа‐100 был, казалось, перенасыщен нервозностью, граничащей с истерическим припадком. То тут, то там по малейшему поводу, а то и без него вовсе, вспыхивали мгновенные ссоры, порой переходящие в массовые побоища, причем жесточайшие – не на жизнь, а на смерть.

Самое грандиозное случилось на площади Аквариум в три часа двадцать минут Новой эры. Пустяшная перебранка между двумя донами меньше чем за минуту переросла в масштабную потасовку, которая вскоре охватила всю площадь. Никто не знал, против кого, за что и почему он дерется, но каждый делал это со злобой необычайной. О пощаде поверженного не было даже речи, впрочем, поверженные ее и так не просили. В ход были пущены не только пятки и кулаки; в воздухе откуда ни возьмись замелькали ножи и тяжелые предметы, заменяющие дубинки; потом сразу в нескольких местах громко затрещали разрядники, а на ступеньках Музея искусственных наук забесновался совсем еще юный дон с огромным скваркохиггсом в руках – скваркохиггс истерически взвизгивал, каждым выстрелом унося десятки доновых жизней.

Окончилось все так же мгновенно, как и началось. Люди словно по сигналу опомнились, застыли на секунду в ужасе от происшедшего и в панике разбежались кто куда, с плачем, стоном и криком. На площади, густо покрытой трупами и тяжелоранеными, осталось человек десять конченых психов. Пританцовывая с торжествующе поднятыми руками, они перебегали от тела к телу, что-то выкрикивали, напевали и время от времени воздевали к предутреннему небу восторженные лица. Минут через сорок после того, как все кончилось, туда примчались доны из Наслаждений. Кровь и слюна.

Почти каждый на улицах был на грани нервного срыва, а те, кто не был, в большинстве своем эту грань оставили далеко позади. Число городских сумасшедших в ту ночь увеличилось в П‐100 на многие тысячи, если не десятки тысяч.