Персонажи (сборник)

– Нет, так нельзя. Еще можно что-то сделать! Я поеду в Москву к дочке, поеду в Германию, пусть они посмотрят, пусть скажут, пусть дадут мне шанс. Я еще толком не жила. Работала, работала. А дочь как без меня, а Степашка – кто им поможет достроить дом? Муж ее непутевый?! Да не боже мой. А Степашка, светик мой ясный, ему всего ничего, я тоже имею право все это увидеть! Как растет мой внук, как трава будет расти в будущем году, как одуванчики из желтых станут пуховыми, я хочу это увидеть…

Татьяна Григорьевна кричала на всю улицу. Прохожие не останавливались – они привыкли, что из этого медицинского центра иногда выходят пациенты и в таком виде тоже, и быстро проходили мимо.

– Я должен вам с прискорбием сообщить, будьте мужественны, Татьяна Григорьевна.

– Ну говорите, не тяните! С «прискорбием»… слово-то какое подобрали, ну не умирать же я собралась, в самом деле.

– Ну как вам сказать, я не могу вас обнадеживать, просто не имею права.

– Доктор, я сильная, справлюсь, мне нужна чистая правда, без вымысла и преуменьшений. На работе, даже когда НДС нам налоговая отказывается возвращать, а это на минуточку 50 миллионов, не меньше, я ищу решения и нахожу, не сразу, конечно… ой, зачем я это все говорю, волнуюсь.

– НДС – это хорошо, это правильно… Татьяна Григорьевна, у вас серьезная опухоль мозга, по-научному – глиобластома.

– Глаукома, знаю – это с глазами, – растерянно произнесла Татьяна Григорьевна. Новое слово страшным не казалось.

– Я вам назначил МРТ, потому что мы обследовали все внутренние органы и не нашли причину ваших недомоганий, но я и представить себе не мог, что мы обнаружим. У меня это первый случай, когда опухоль такого размера, а мы вас еще не потеряли, ходите, дышите.

– Ну слава богу, значит, есть решения. Не запугивайте меня, говорите, чем лечить.

– Давайте так: скажу все, что знаю, а выбор за вами. Как правило, эту опухоль обнаруживают в результатах томографии, когда она уже непоправимо велика и содержит сотни миллиардов клеток. Это самая агрессивная и самая распространенная из злокачественных опухолей. Современная медицина пока не в состоянии полностью вылечить ее. Ее клетки крайне устойчивы к препаратам химиотерапии…

Татьяна Григорьевна кивнула. В горле что-то застряло, дыхание замерло. Доктор говорил минут пять, и за это время океанские впадины разверзались перед пациенткой, вставали горные хребты и вновь проваливались в никуда, в ушах звучало то бульканье, то голос врача; горькие приливы горячего пота сменялись дрожью, вдруг она услышала свой детский голос: «Раз, два, чехарда» – и так несколько раз. Очнулась Татьяна Григорьевна на больничной кушетке от ватного шарика с нашатырем, сестра набирала в шприц какую-то жидкость. Она начала отчаянно вспоминать, как сюда попала. Вспомнив и осознав, что это не сон, Татьяна Григорьевна застонала. Укола она не почувствовала.

А в сухом остатке все было просто: жить осталось совсем чуть-чуть, даже не просто мало, а мизер, ничто. До весны не дотянуть. Хорошо, если три месяца. Можно биться: искать тех, кто не откажет в операции, химии и прочем. Но и если биться, она уйдет не за три месяца, а за год, продаст квартиру, которую собиралась оставить дочери, и проживет несколько лишних несчастных, очень несчастных месяцев. «Боже, почему ты оставил меня».

Поздним вечером Татьяна Григорьевна сидела на своей крохотной кухне, подливала себе коньяк и отрешенно смотрела в экран телевизора. Она не понимала, идет ли ток-шоу или глупый сериал – просто смотрела в светящееся пятно. Подруг у нее не было, их всегда заменяли коллеги по работе. Школьные друзья остались в далеком маленьком украинском городе, который она давно сменила на большой российский. По привычке она хотела было позвонить дочери, но ей одной-то было невыносимо ощущать себя лицом к лицу с накатившей бедой, а еще чьих-то причитаний она не выдержит, сломается совсем. И потом – она твердо решила, что квартиру оставит дочери и внуку, а дочь, узнав о болезни, может пытаться настаивать на продаже. На это Татьяна Григорьевна пойти никак не могла.

Головную боль она почувствовала еще год назад, тошнота появилась много позже. Но с ее работой, с постоянным недосыпанием (Татьяна Григорьевна даже иногда ночевала на диванчике в своем кабинете), с нервотрепкой, с недовольством начальства и заместителей можно было не только головную боль получить. Вот она и получила. О жизни вообще думать не хотелось, что о ней думать, если ее, увы, уже не будет. Воспоминаниями она не увлекалась: зачем вспоминать о том, что давно прошло. Да, виновата во многом, но что теперь исправить? В церковь надо пойти, помолиться, авось там помогут. Где «там», Татьяна Григорьевна боялась думать – тот мир представлялся приближающимся к ней ураганом, который сметет и не пожалеет, а дальше – какой-то пустыней. Думать об этом было совсем сложно. Коньяк не помогал, стало еще страшнее, две таблетки снотворного и будильник на 7 утра.