Персонных дел мастер

Поутру цыганская телега, заваленная грязным тряпьем, двигалась к городским воротам. Рядом с кучером-цыганом восседали Никита и смуглая Роза.

— Дай погадаю, сержант!— крикнула она стражнику у ворот. Тот для порядка только поворошил грязное цыганское барахло и махнул рукой: что с них взять, цыгане!

Роза простилась с Никитой уже за городом. И снова не плакала, а сияла, сказала просто:

— Спасибо за счастье!

— И тебе спасибо, Роза!— Никита еще раз обнял ее.

— Эй, хватит миловаться, до Флоренции путь дальний,— рассмеялся цыган.

— Помолчи, тебе за все заплачено! — рассердилась Роза. И, обернувшись к Никите, сказала: — Приезжай, всегда для тебя будет та верхняя комната свободна!

Гордой поступью, как истая римлянка высоко держа голову, возвращалась она в вечный город, а цыганская повозка покатила в Тоскану. На дне ее в деревянном ящике, бережно обложенная тряпьем, лежала бесценная римская Венера, направлявшаяся ныне на север.

Флорентийские встречи

В мастерской академика товарищи встретили Никиту дружески, как блудного сына, вернувшегося к отчему очагу. Даже сам синьор Реди, казалось, был обрадован и отечески простил Никиту за то, что тот так и не завершил копии с картин Рафаэля. Правда, Никита, дабы избежать гнева академика, предложил на его суд «Обнаженную римлянку». Было в обнаженной что-то холодное, застылое, от античных статуй. Тот портрет, который он оставил Розе, был менее идеальным, но более живым, теплым, человечным, нежели это его повторение. Зато здесь были соблюдены все пропорции классических статуй, и сие неудивительно, ибо в небольшой кладовой, примыкавшей к его мансарде, белел мрамор римской Венеры, коей часто любовался художник, оставшись в одиночестве. И отсвет этой упрятанной в чулане Венеры незаметно лег и на холст, и окаменело лицо Розы, стали идеальными ее слишком пышные бедра.

Зато академик пришел от «Обнаженной римлянки» в полный восторг.

— Учитесь, судари мои! — громогласно обратился он к ученикам.— Стоило синьору Никите прикоснуться к почве вечного города, как сама античность заговорила в его картине. Теперь я готов признать, что вы мастер, пер-сонных дел мастер! Готовьте к экзамену портрет какой-нибудь знатной персоны, и я готов ручаться, что Флорентийская академия даст вам самый лестный диплом...

Но найти знатную персону во Флоренции, где сотни художников соревновались друг с другом, оказалось не так-то просто, как думал синьор академик.

— Дождись лета, наедут иноземцы, и какой-нибудь богатый лорд или леди согласится тебе позировать,— посоветовал Мигель, заглядывающий по старой дружбе на его чердак.

Хорошо советовать дождаться лета, когда на улице стоит слякотная зима и холодный нудный дождь перемежается с мокрым снегом. Никита рассчитывал, что вот-вот явится какой-нибудь посланец из России за статуей Венеры и доставит заодно ему государев пансион. Но ждал тщетно: не было ни посланца, ни пансиона. Никита не знал, само собой, что Петр в ту зиму сильно болел, говорили о его скорой кончине, и течение дел в Петербурге и Москве как бы приостановилось. В любом случае в Канцелярии от строений в тот год словно забыли о своих питомцах за рубежом, предоставляя им право подыхать с голоду. Российские студиозусы за границей в тот год так бедствовали, что иные из них бежали в святой Афон, где поступали в послушники-монахи,— там хотя бы кормили и одевали за великий труд.

Бедствовал той зимой и Никита. Он написал еще одно письмо о помощи брату Роману в Петербург, но прямая почта в Россию не ходила, и письмо пошло сначала в Венецию к тамошнему русскому посланнику господину Савве Рагузинскому. Когда же письмо достигло берегов Невы, полковника Корнева там уже не было: он со своим полком выступил в Мекленбург. К тому же Роман был уверен, что Джованни Гваскони давно передал брату золотые ефимки, выданные ему в Петербурге. Но к несчастью для Никиты, молодой тбрговец икрой зазимовал со своим кораблем в Ревеле.