Персонных дел мастер

— Ну хорошо! Вы получите диплом. Но не за эту мазню, а за свои рисунки. Там у вас есть линия!— И академик удалился, объявив всем ученикам на прощание, что он уезжает на этюды и закрывает мастерскую до осени. А через несколько дней уехал к себе на родину и Мигель, которому Флорентийская академия выдала не диплом художника, а диплом гравера и рисовальщика. С отъездом Мигеля и роспуском мастерской на летние вакации Никита остался совсем один, И по-прежнему не было никаких вестей из России, не приходил обещанный царский пансион.

Давно уже была заложена последняя ценность: дорогие часы, работы знаменитого часовщика Клода Райяра, подаренные некогда Сонцевым за верную службу. Одну только вещь по-прежнему бережно сохранял художник: знаменитую статую римской Венеры. Вечерами он снимал увесистый замок с чулана, ставил статую поближе к окну и в сумерках подолгу любовался переливами и пластикой мрамора. И почему-то вспоминал Розу — живую, теплую римлянку, столь не похожую на ледяной холод прекрасной статуи. И однажды по памяти, поглядывая на мраморную Венеру, снова написал «Обнаженную римлянку». И в том портрете словно расцвела Роза.

Днем он напрасно предлагал свои услуги живописца в богатые и знатные дома. Ему не отвечали. Казалось, вся Флоренция убежала в веселые деревеньки, утопающие в садах и нежащиеся в летней тени под холмами, обсаженными виноградниками. В городе остались одни сторожа да последняя голытьба, которой некуда деться. Разъехались и все сотоварищи Никиты по мастерской, и не к кому было зайти перекинуться словом, так что, случалось, он целыми днями ни с кем не разговаривал. Впрочем, был один человек, который очень и очень желал с ним переговорить: то был толстячок Чирелли. В том Никита и убедился однажды поздним вечером, когда робко, стараясь не шуметь, поднялся на свой чердак и увидел домохозяина, восседающего на стуле посредине мастерской. В ожидании художника синьор Чирелли внимательно изучал работы своего постояльца.

— Сударь! — возмущенно начал было Никита, увидев, что в его убежище вошли без всякого позволения.— Если вы в столь поздний час пришли за деньгами, то вот вам задаток, а завтра я заплачу весь долг. — И он протянул домохозяину несколько сольди, полученных за случайный труд — всю вторую половину дня и вечер Никита таскал на тачках песок и кирпичи на стройке вместо заболевшего подмастерья.

— Оставьте эту безделицу себе на ужин, молодой человек!— Синьор Чирелли отодвинул деньги,— Лучше скажите: это Рафаэль?— Трость синьора уперлась в копию с Рафаэлевой «Мадонны со щегленком»,— И не говорите мне «нет»! Я ведь тоже был когда-то допущен в галерею великого герцога и стоял перед картиной божественного Рафаэля. Мы, итальянцы, все в душе художники, запомните это, молодой человек!

— Но, синьор Чирелли, сие только копия с картины великого Рафаэля,— пробовал было возразить Никита, благословляя про себя тот случай, который задержал хозяина перед чуланом.

— Зато какая славная копия! У вас такой верный глаз, синьор Никита. Ну признайтесь, положа руку на сердце, какой англичанин, а богатых лордов ездит в наш славный город все больше, отличит настоящего Рафаэля от подделки? И все эти знатные лорды так хотят увезти с собой из Италии именно Рафаэля. Между прочим, я на днях продал вашу «Обнаженную римлянку» одному англичанину за весьма приличные деньги, выдав ее за раннего Рафаэля!— Синьор Чирелли засмеялся мелким и дробным смешком, словно воробышек склевывал доброе зерно.— Так что вам стоит, синьор художник, поставить вот здесь, на обороте холста, в самом уголке, маленькое имечко — Рафаэль! А я через свою лавочку всегда найду вам глупого и богатого покупателя. И все разойдемся с миром: лорд уедет в Лондон, вы — в Москву, а я останусь на берегах Арно!— В возбуждении от предстоящей сделки синьор Чирелли даже поднялся со стула и схватил художника за руку. Но к его немалому удивлению, этот московит вырвал руку и, схватив палку, совсем по-варварски принялся выколачивать пыль из халата домохозяина, приговаривая по-русски:

— Это тебе, живоглот, за жадность! Это за подлость! А сие за то, что ты так плохо обо мне подумал!

На жалобные вопли синьора Чирелли на чердак поднялась его дородная супруга, и скоро дом наполнился такими криками, что сбежались все жильцы, а следом явились и жандармы, совершавшие вечерний обход, так что эту ночь Никита провел в квартальном участке, среди поножовщиков и бродяг — лаццарони. И всю ночь он не мог заснуть, думая, открыл или не открыл хозяин дверь в чулан, где стояла бесценная статуя. Ключ от замка чуланчика Никита, правда, всегда носил с собой, но что стоило синьору Чирелли сбить замок и проникнуть в кладовку? Он проворочался всю ночь и забылся тревожным сном только на рассвете.

А утреннее пробуждение было неспокойным: пропала последняя его ценность — нательный золотой крестик, матушкино благословение, которое он хотел пронести через все дороги войны.