Персонных дел мастер

На усыпанной крупным зернистым песком дорожке, что вилась в монастырском саду, меж красочных клумб осенних цветов короля встретила мать-настоятельница графиня Оржельская. Этой хорошенькой рыжеволосой матушке (рыжие кудряшки лукаво выбивались из-под строгого монастырского чепца) не было еще и тридцати лет, и Август с удовольствием поднял двумя пальцами подбородок красавицы и заглянул в ее смеющиеся изумрудные глаза. «Нет, Жаннет решительно не постарела. Бабье лето в разгаре!» — подумал Август, галантно вышагивая за своей бывшей фавориткой и разглядывая ее стройную, правда уже слегка раздавшуюся в бедрах, фигуру. За ним водилась слабость пристраивать своих фавориток в настоятельницы женских монастырей; так, Аврору Кенигсмарк он назначил настоятельницей Кведлинбургского монастыря девственниц, графиню Оржельскую пристроил во Львове. Только от княгини Козель, которая поджидала его в Дрездене и славилась тем, что ездила на лошади, как татарин, пила вино, как запорожский казак, и курила к тому же трубку... только от нее нелегко ему было отделаться. При воспоминании о княгине Козель Август вздрогнул, как породистый рысак, которого огрели кнутом, но рядом, слава богу, была милая и учтивая Жаннет.

— Ваше величество, может быть, выпьет чашечку черного кофе?

«Ах, эта скромная монашеская пелеринка, обтягивающая упругую грудь, она так трогает в это чистое безгрешное утро. Но глаза? Глазки, плутовка, тебя выдают! Они смеются, как солнце моей юности, когда я, молодой, двадцатилетний, явился десять лет назад за короной и славой и встретил на балу в Варшаве эту еще совсем юную паненку...»

Стол был украшен яркими флоксами и гладиолусами, и солнце, пробиваясь через разноцветные витражи монастырских окон, наполняло холодную монастырскую залу щедрым теплом бабьего лета. Даже чисто отмытые изразцовые плиты пола согрелись. И только высящееся в центральном нефе распятие дышало мертвым холодом.

Крепчайший турецкий кофе и превосходный французский арманьяк окончательно развеяли утреннюю королевскую хандру.

— Простите, мой король, за этот скромный серебряный сервиз, но, увы, все наше золото увезли эти схизматики — шведы!

— Я удивляюсь еще, как вам удалось сохранить серебро, Жаннет! — Август был воплощенная любезность.

«Знал бы ты, какой ценой я спасла это серебро,— Оржельская усмехнулась в душе, находя, что от Августа пахнет тем же сортом табака, что и от того шведского полковника Торстенстона, который стоял здесь тогда на постое...— В конце концов, все мужчины одинаковы, но Август — это одинаковость в кубе!» Жанна Оржельская обожала математические сравнения. Больше всего в жизни она любила четыре больших М — математику, мужчин, музыку и монастырь, позволявший обходиться без пятого М — ревнивого мужа.

— Мои молоденькие послушницы исполнят для вашего величества чудесную вещицу славного Перголези...

— Ах да, Перголези! Я на этой бесконечной войне так давно не слушал настоящей музыки!

Оржельская подала знак, и застучали шаги по винтовой лестнице, и показались хорошенькие и совсем открытые, черт возьми, стройные женские ножки. Впорхнула хорошенькая Коломбина, за ней другая хорошенькая девушка, выряженная Арлекином. Укрытый распятием, заиграл небольшой оркестр. Колокольчиком зазвенел тоненький альт Коломбины, сопровождаемый речитативом Арлекина. Август выпил еще бокал арманьяка и растрогался, пожирая Коломбину глазами.

«А куртизан-то мой стареет, зарится на молоденьких!» — встревожилась Оржельская. Но в эту минуту вошел фон Витцум и остолбенел от изумления. Он, как лютеранин, слышал, конечно, что у этих папистов в монастырях всякое бывает, но чтобы лицедейство у распятия!

— Вы, как всегда, некстати, Витцум! — упрекнул своего камергера и казначея король.

— Там русский посланник, ваше величество.

— Пусть подождет. Мы дослушаем Перголези.

Снова полилась чудесная музыка. Август блаженно

зажмурился. Он слышал эту вещицу в Венеции, во время своего первого путешествия по Европе, устроенного ему отцом в образовательных целях. Был тогда погожий апрельский денек, соленый ветер Адриатики приносил морскую свежесть, он убежал на прогулку один, без свиты, и прямо на площади какие-то уличные музыканты исполняли эту вещицу. Рядом с ним оказалась пышногрудая молоденькая венецианка, точно сошедшая с полотен Тициана, и под эту музыку они познакомились. И эта музыка, и тот вечер так опьянили тогда Анжелику, что она сама пригласила его, шестнадцатилетнего принца, в свою скромную квартиру. А потом некстати вернулся раньше времени ревнивый муж-нотариус, и, чтобы спасти честь дамы, молодой принц в кафтане и башмаках сиганул с третьего этажа прямо в канал. Наутро об этом происшествии заговорила вся Венеция, и муж дамы хотел вызвать его на дуэль. Но Сенат республики на неделю запретил все дуэли, оберегая жизнь принца. Счастливое было время. Перголези, Перголези! Но вот концерт и закончился.