Перстень с чёрным агатом

И случилось странное: Гитлер захлебнулся на полуслове и замолчал, из динамика теперь доносилось только шипение.

Клава поправила сползшую на ухо косынку и тихонько прыснула:

— Вот так я тебя!

Случайно бросила взгляд на бронзовые часы и ахнула: про полдник для старой хозяйки она забыла! Щётка упала на ковёр, девочка выскочила из кабинета.

Дом оказался роскошным, как я и ожидал: деревянная лестница с такими широченными перилами, что тянуло скатиться с них, как с горки; высокие окна арками, дорогая мебель… За Клавой я прошёл в просторную кухню, где витали аппетитные запахи жареного мяса, специй и кислой капусты. Повар в белоснежном колпаке оторвался от шинковки лука и молча указал на большой поднос с тарелками. Очищенное варёное яичко, два больших куска хлеба с маслом, порезанная кружочками домашняя колбаса, кофейник, молочник, сухое печенье, похожее на галеты, и кусочки сахара.

— У фрау всё ещё хороший аппетит, — по-немецки сказал повар и захохотал: — У-у-у, какие голодные у тебя глаза! Смотри не слопай всё по дороге!

Девочка ничего не ответила. Не знаю, уловила она смысл или нет, а мне было понятно всё от первой до последней буквы. Поразительно, ведь немецкого я совсем не знал, ну кроме нескольких общеизвестных слов: яволь, ахтунг, шнель… Снова перстень помог!

Клава взяла тяжёлый поднос и осторожно пошла наверх по лестнице, рискуя споткнуться и упасть в неудобных башмаках. Вот остановилась возле одной из дверей, толкнула её плечом и переступила порог.

— Ваш полдник, фрау Ирма.

Я увидел большую кровать, где на белоснежных простынях полулежала старуха, которой было на вид лет сто. Морщинистое коричневое лицо с бесцветными глазами, провалившийся рот, нос крючком, абсолютно белые волосы, собранные в маленький пучок на макушке. Руки поверх одеяла казались тёмными птичьими лапками, а на пальце блестел чёрный агат в серебряном узоре листочков и веточек. Я не отрываясь смотрел на перстень: тот самый!

Клава поставила поднос на столик у кровати, помогла старой хозяйке сесть поудобнее в постели, подложив под спину подушку.

— Приятного аппетита, фрау Ирма.

— Подожди, Клаудиа, — остановила старушка, — ты голодна?.. Садись и ешь.

К моему большому удивлению, она говорила по-русски правильно, не коверкала слова, лишь с небольшим акцентом.

Клава сглотнула слюну:

— А как же вы?

Фрау улыбнулась:

— Не беспокойся, я выпью кофе с печеньем.

Девочка привычным движением вытащила из-под кровати низенькую лакированную скамеечку для ног и присела к столику. Двумя пальчиками осторожно взяла кусочек колбасы и начала есть, смакуя каждую крошку. Пожилая фрау медленно пила кофе и сосала кусочек сахара.

«Кажется, старуха подкармливает девчонку, — подумал я, — и среди немцев были порядочные люди. Может, Ирма антифашистка?»

— Это, — указала на хлеб фрау, — заберёшь с собой. Поделись с подругой.

Клава пробормотала слова благодарности и спрятала бутерброды в карман фартука, сложив их маслом к маслу, чтобы не пропало ни грамма драгоценных жиров.

— Доктор велел принять лекарство, — вспомнила она и, налив в стаканчик воды из графина, накапала настойку из тёмного пузырька.

— От старости лекарства нет, — сказала немка, но стаканчик взяла и, поморщившись, выпила всё до дна. — Знаешь, Клаудиа, сколько мне лет?.. Восемьдесят девять. Скоро придёт тот день, когда Господь призовёт меня.

Невидимый, я стоял в шаге от них, смотрел и слушал, затаив дыхание.

— Вы поправитесь, фрау Ирма, — сказала Клава и отвела увлажнившиеся глаза. — Недавно вы были совсем здоровая.

Старая немка вздохнула, протянула девочке оставшийся сахар.

— Можешь идти, Клаудиа. Если Лора будет ругать, скажешь, что это я тебя задержала.

Клава кивнула и выскользнула из комнаты, сжимая в кармане фартука хлеб и сахар.

Мне стало интересно, как Клавдия попала в дом, как началась эта странная дружба между пожилой фрау и маленькой работницей, ведь это была именно дружба: я видел, как немка смотрела на девочку — никакого презрения или брезгливости, а только сочувствие. А как испуганно блеснули глаза Клавы, когда старушка сказала о своей скорой смерти!

* * *

Добровольно она в Германию не поехала, хотя немцы всюду расклеили агитацию о тамошней счастливой жизни. Трубили о высоких заработках, обещали вкусную еду и новую одежду. Клава смотрела на плакатную румяную девушку на кухне, окружённую белокурыми немецкими детишками, на улыбчивую фрау и ни капли не верила этой пасторальной картинке. Её, как и других подростков из их маленького городка, увезли насильно: загнали в товарные вагоны, как скотину. В дороге месяц кормили объедками и сырой картошкой. Выпускали из вагонов дважды в сутки, чтобы невольники облегчились тут же, на насыпи. Какой-то паренёк решил воспользоваться этим и попытался сбежать. Немцы закричали, стали стрелять вслед и спустили собак. Растерзанное овчарками тело осталось лежать в поле.