Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

1930 год. М. А. Шолохов принят кандидатом в члены партии. И отметим, что одна из трех рекомендаций — А. С. Серафимовича. Крестник в литературе всего-то спустя пять лет после самой первой встречи в Москве напутствован им в ряды коммунистов! О том, каким Шолохов представал для земляков членом партии, можно узнать из небольшой заметки в районной газете «Большевистский Дон». 25 апреля 1936 года в ней рассказывалось о том, что начался обмен партийных документов: «Партбилет № 0981052 получил пролетарский писатель Михаил Шолохов, член первичной парторганизации редакции „Большевистский Дон“. В беседе с Шолоховым перед вручением нового партбилета секретарь РК т. Луговой отметил активную работу Шолохова как члена Вешенской районной партийной организации, члена бюро райкома ВКП(б) и райисполкома… Приняв партбилет, Шолохов сказал секретарю, что высоко ценит звание члена Коммунистической партии».

1931 год. Встреча двух друзей в Вешенской.

1933 год. Шолохов приезжает в станицу Усть-Медведицкую к гостившему там, на родине, Серафимовичу.

Сила, крепость их отношений, однако, выверялись и принципиальными столкновениями, вызванными необходимостью искать наиболее правильный путь поступательному развитию советской литературы.

1934 год. Шолохов печатает глубокую, убедительную фактами, анализом и выводами, страстную и острую по форме статью «За честную работу писателя и критика». Это его вклад в дискуссию о языке, начало которой положено выступлениями М. Горького. Шолохов решительно на стороне Горького, который резко раскритиковал тогда на примере романа «Бруски» Ф. Панферова псевдоноваторскую моду пренебрежения художественными законами литературного языка, злоупотребления вульгаризмами, нарочитыми искажениями, сугубо местными говорами.

Серафимович, к сожалению, занял позиции, противоположные Горькому. А тем не менее исповедуемые Шолоховым творческие принципы оказались крепче личных привязанностей. Потому-то открыто поддерживает Горького и высказывает по-шолоховски прямо слова резкие, но справедливые: «Думаю, что не личные, а групповые симпатии заставили Александра Серафимовича оправдывать и хвалить плохую работу Панферова. Покривил он на старости лет душой. А не надо бы!»

С чем же не мог согласиться 29-летний писатель? Вот начало статьи: «Многие из советских писателей (в том числе и автор этих строк) погрешны в злоупотреблениях „местными речениями“. Большинству из нас присущи, в той или иной мере, и другие литературные недостатки. Но утверждать за собой право плохо писать да еще поучать тому же молодых писателей — на это хватило „мужества“ у одного лишь Ф. Панферова».

Вот продолжение статьи: «Не может не вызвать недоумения восхищение А. С. Серафимовича образом из третьей книги „Брусков“, взятым для подтверждения той пресловутой „мужичьей силы“, которая, по словам А. С. Серафимовича, сидит в Панферове:

„„Да там, брат, у тебя у забора на заду лошадь сидит и жует забор“. Вдумайтесь в смысл этого образа. Как здесь много сказано и до какой степени сжато! На заду лошадь сидит? Да ведь этого не забудешь никогда, и это жутко!“ — восклицает А. С. Серафимович.

Жутко не это, а сам образ жуток по своей надуманности, неправдоподобной и элементарной безграмотности. Ведь истощенная лошадь не садится, а ложится, в сидячем положении (в котором, кстати, бывает она лишь тогда, когда пытается встать) не кормится, а в том случае, если сама она не в состоянии подняться и стоять, — ее поднимают, затем подвешивают… Точно так же непонятно, как это может лошадь „жевать“ забор. Пожалуй, понятно это будет только тому, кто не видит различия между словами „грызет“ и „жует“».

И, наконец, один из заключительных в статье абзацев: «Когда критика наша прекратит либеральное сюсюканье и покровительственно-родственное отношение к писателю („хоть сопливое, да мое“); когда станет она подлинно революционной, беспощадной, суровой и не закрывающей перед правдой глаза, — тогда перестанут групповые зазывалы кричать на литературных перекрестках, расхваливать „своих“ писателей и порицать „инаковерующих“».

К чести Серафимовича, такая нелицеприятная прямота и критическая открытость не сказались на отношении к Шолохову. Не погубил он дружбы…

1935 год. Они, как и в былые годы, обмениваются письмами. Только болезнь престарелого Серафимовича не позволяет приехать в Вешенскую, а как хотелось обоим этого: Шолохов все так же уважительно отзывается о старшем друге, а это было в беседе с общим для них с того лета знакомым писателем Виталием Закруткиным: «Изумительный он человек. И писатель изумительный. А самое главное — к людям хорошо относится, болеет за людей». Закруткину довелось стать «связным» между ними, когда Серафимович попросил его свезти письмо в Вешенскую. Ему и принадлежат столь живые воспоминания, в которых рассказывается об обстоятельствах той несостоявшейся встречи: