Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

Когда Строганов и Нечаев наконец-то съехались, взялись писать отчет-записку на высочайшее имя. Так было велено. Название этого документа читателю уже известно — «О состоянии крестьян, принадлежащих к заводам наследниц купца Расторгуева».

Читаю записку. Странное дело — ее название никак не соответствует тому, ради чего, собственно, посылались на Урал. Не менее странно и то, что если в отчете Нечаева Строганову речь только о расколе, то здесь, в записке, напротив, ни слова о расколе и раскольниках, равно как о политической подоплеке раскола, если подразумевать антиправительственные и антицаревы настроения. И то приметно, что в записке меньше всего о заводах Расторгуева. Все в ней — и шире и глубже.

Вот ведь как настойчивы загадки биографии Нечаева!

В поиске истины неминуемо начать с того, какую оценку дают записке ученые. Без этого не добиться нужной ясности.

В 1930 году М. В. Нечкина разыскивает записку в архиве былого горного департамента. И передает в печать. При этом пишет: «Записка А. Г. Строганова — замечательный документ. Бесспорна ее сила, красочность, подчас художественность. Этот документ легко можно использовать для педагогической или агитационной работы — он ярок и убедителен даже для неподготовленного читателя». Затем дает записке политическую оценку: «Любопытно также то, что Строганов в этом документе подчас говорит языком либерального дворянства…»

Нечкина о том же — 30 лет спустя: «Близкая взглядам декабристов докладная записка А. Г. Строганова». Как видим, оценка стала более определенной.

Прочтем эту записку и мы. Здесь то и дело такие вот непреклонные выражения — «самовластие», «тиранство», «нещастное положение заводских людей», «ненасытное корыстолюбие», «жалостное состояние сих угнетенных». Остро перо на острую критику: «Все, что может увеличить добывание золота и доходы, корыстолюбивым и безжалостным попечителем придумано, предпринято и исполнено, но нигде не заметно следа отеческого и христианского попечения о благосостоянии людей, которых здесь можно сравнить по скудным платам за работы с каторжными, а по изнурениям, — с неграми африканских берегов».

Еще о положении рабочих людей: «Крестьяне сих заводов по причине малых плат, несоразмерных с дороговизной хлеба, и по задержанию даже оных, терпели крайнее изнурение и голод, что сверх того некоторые прикащики поступали с ними жестоко и бесчеловечно».

И еще — настойчиво! — об условиях труда и быта: «Золотые промыслы были главным театром угнетения и жестокостей: более 2000 человек, обращающихся в сей работе без различия пола и возраста, пригоняются туда из деревень за 130 и 160 верст, где находятся в отдалении от семейств своих, одни по нескольку месяцев, а другие в продолжение почти целого года без отпуска и в домы свои, и должны беспрерывно работать в дневную и ночную смену по 12 часов сряду, не исключая даже воскресных и праздничных дней, питаться самою скудною пищей — одним хлебом — и жить в тесных казармах, а по большей части в землянках и балаганах в самое зимнее время».

Не обойдено положение малолеток: «Мальчики с 12-летнего возраста употребляются при золотых промыслах в работах, подвергаются взысканию и нередко жестокому наказанию за малейшее неисполнение урочной работы наравне со взрослыми работниками. Но более еще достойны сожалению употребляемые на сии работы девки с 14 до 15-летнего возраста…»

В записке раздел «О жестоких наказаниях»: «Двести и триста ударов до прибытия моего в сии заводы почиталось лишь принудительным средством к прилежной работе. Нередко наказанные таким образом не только не были в силах дотащиться до жилья своего, но не могли и подняться с места истязания».

С едким сарказмом отмечено: «Если со стороны управляющего нет ни внимания, ни сострадания к человечеству, то замечательна особенного рода заботливость в других вещах: острог всегда в исправности, а запас в розгах, палках и кандалах не уступит никакому каторжному заведению».[4]

Записка сообщает не только о тиране-заводчике. Обличаются и те, кто покровительствовал заводчику, покрывал его: «Суждение Екатеринбургского уездного суда и Пермского горного правления обратилось не на худое и притеснительное Расторгуева управление, а на поступки и неповиновение заводских людей, которых и подвергли наказанию, а некоторых и ссылке в Сибирь».

И саркастически о том, что как-то уездный суд все-таки признал виновным одного «прикащика»: «Какая неимоверная деятельность и неслыханное в Пермской губернии правосудие!»

Замахивается — с пристрастием — даже на чиновный Петербург: «Хотя высшим правительством нередко командированы были чиновники в горные заводы для личного обозрения оных и положения заводских людей, но сколько по кратковременному пребыванию их в заводах, столько и потому, что со стороны заводчиков и управляющих предварительно предпринимаются в подобных случаях все меры предосторожности и сокрытию всего того, что бы вело к обнаружению настоящего положения заводских людей, чиновники и комиссии мало могли что-либо открыть в сем отношении…»