Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

Острог… Из воспоминаний казака-охранника: «Двор острога был не очень просторен, пустоватый, больше песку и мало зелени…» Существенно следующее дополнение из воспоминаний жены унтер-офицера: «…На ночь запирали ворота, и был ночной караул».[13]

Камера… Из воспоминаний В. Н. Шаганова, революционера-шестидесятника: «…В камеру Николая Гавриловича вела дверь, обитая клеенкой, как и в прочих камерах. По правую руку стояла деревянная кровать, налево в углу у двери — маленький столик и поперек всей комнаты — большой стол сажени две длины. Тут у него лежали все книги, табак и прочие мелочи. Прямо против двери — два окна с решетками, очень высоких, но свету в комнате было сравнительно мало, ибо окна глядели прямо в частокол, и из них не виднелось даже и кусочка неба. Сама камера была очень сыра, так что Николай Гаврилович до сих пор (то есть в конце апреля) не мог сидеть без валенок».

Окружение… Из воспоминаний жандармского унтер-офицера: «Жил Чернышевский в тюремном замке, в котором, впрочем, никого из заключенных, кроме его, да меня — жандармского унтер-офицера, да двух урядников из якут, да стражи, не было… После попытки Мышкина освободить и увезти его прислали еще 7 казаков караулить его».

Состояние здоровья… Из воспоминаний помощника исправника: «За время пребывания в Вилюйске Николая Гавриловича… я не видел его вполне здоровым. Нервы его настолько были расшатаны, что когда он чувствовал себя нехорошо, то разговор его походил скорее на стоны…»

Образ жизни… Из воспоминаний исправника: «…Редко оставляет надолго свое помещение, ни с кем особенного знакомства не ведет, и у него посетители редки». Уточнения анонимного воспоминателя, скрывшего себя за буквами «В. П.»: «…Чернышевский старался держаться в стороне от местной молодежи из боязни, чтобы сближение с ним как-нибудь не навлекло на нее преследование местных властей». Из наблюдений В. Н. Шаганова: «…Когда он отправлялся куда-либо по городу, за ним следовал издали казак или жандарм, глядел, куда он заходил, и ждал его выхода. Чернышевский познакомился с каким-то священником и стал у него бывать. Священника за это погнали из города куда-то в глушь. Попадался глупый исправник, который лез к нему в дружбу, но, не найдя сочувствия, начинал ряд мелких притеснений».

Условия творчества… Из воспоминаний якутского прокурора: «На столе был пузырек, небольшой, с подозрительно бурыми чернилами и ручка со стальным пером».

Из наблюдений В. Н. Шаганова: «…Ему было крайне противно, что какой-нибудь налетевший чиновник увезет все его рукописи и в них начнут рыться».

Душевная боль… Из воспоминаний прокурора: «Мечты Николая Гавриловича более всего носились около жены его, Ольги Сократовны. Он постоянно короткими вставками в разговор вспоминал о ней…»

Быть ли прошению о помиловании?.. Из воспоминаний адъютанта генерал-губернатора: «В 1874 году генерал-губернатором была получена из Петербурга бумага, приблизительно такого содержания: „Если государственный преступник Чернышевский подаст прошение о помиловании, то он может надеяться на освобождение его из Вилюйска, а со временем и на возвращение на родину“. На меня, как на адъютанта, пал выбор для исполнения поручения…

…Он присел к столу и написал на бумаге четким почерком: „Читал, от подачи прошения отказываюсь. Николай Чернышевский“. Перед тем, как написать, произнес: „…За что же я должен просить помилования? Это вопрос. Мне кажется, что я сослан только потому, что моя голова и голова шефа жандармов Шувалова устроены на разный манер, а об этом разве можно просить помилования?“»

Продолжатели

Такие труды… как вашего учителя Чернышевского, делают действительную честь России и доказывают, что Ваша страна тоже начинает участвовать в общем движении нашего века.

Из высказываний К. Маркса

Хроника о романе Н. Г. Чернышевского с русским участником Парижской коммуны подходит к концу.

Был ли прототип образа Владимира Васильевича? Ответа нет. Такова, видно, во всем судьба романа — рассказ о нем начался с уведомления писателя о тайне и заканчивается никем до сих пор не разгаданной тайной писательского воображения.

И все-таки творческая фантазия Чернышевского обернулась достоверной историей. В России могли быть и были, нашлись, явились люди с судьбой, подобной главному герою «Отблесков сияния». О многих из них уже рассказано в «Рубрике дополнений».

Деяния в Коммуне двух других последователей Чернышевского — даже при самом кратком изложении — никак не укладываются в таких рубриках.

…Елизавета Лукинична Кушелева. Она же в силу самых разных обстоятельств, словно героиня немыслимо приключенческого романа, — Дмитриева, Томановская, Давыдовская, «г-жа Элиза» и еще, еще.