Перстень старой колдуньи

Никита ещё не знал как распутать этот колдовской узел — на раздумья у него есть целая ночь. Но сначала надо бы как-то освободиться и как можно скорей убираться отсюда. Странно, что до сих пор его не заметили.

Он напряг всю свою волю, сжал зубы и рванулся что было сил. Кожа на щеке лопнула, на стекле растекся кровавый след. Никогда он не испытывал такой боли! Сердце сбилось с ровного ритма и заметалось в груди. Кит боялся прикоснуться к щеке — казалось, что вся она содрана до мяса, и на лице у него рваная рана чуть не до кости…

Там, внутри в квартире стукнуло что-то — кто-то приближался к окну. Он все-таки наделал шуму, и теперь его обнаружили!

Страшно было подумать, что сделают с ним эти двое: старая ведьма и тот, с чьей помощью она творила свои темные дела! Она-то думала, что демон подчиняется ей, а на самом деле… Недаром ведь говорится про что-то дурное: «от лукавого!» Лукавство, ложь и обман — вот тот мир, в который вот-вот может пасть Ева. Нет, он теперь не будет называть её так — ведь Никита знал теперь, отчего у неё не только настроение, но и имя двоится…

Тут его рука, шарившая в снегу, нащупала очки. Наконец-то! Кит кое-как протер их и водрузил на переносицу. Теперь он мог хоть что-нибудь разглядеть…

Больше не раздумывая, парень сполз к краю козырька, свесил окоченевшие ноги и рухнул вниз. Он упал в большой рыхлый сугроб, куда дворники сваливали убранный снег. Это его спасло — он не расшибся и, к счастью, ничего себе не повредил. Какое-то время Кит оставался лежать неподвижно ноги совсем не слушались. Потом, застонав, поднялся и заковылял прочь от страшного места — в пургу, в ночь…

Глава 12 УТРО

Когда он добрался до дома, родители уже обзвонили все больницы — было уж далеко за полночь. Увидев сына — мертвенно-бледного, с разорванной и окровавленной щекой, Ольга только охнула и без сил опустилась в кресло. Отец молча обнял её и кивнул сыну:

— Ступай в ванную, завтра поговорим!

Они не стали его ни о чем расспрашивать — счастливые уже тем, что сын жив! Однако, разговор предстоял, — и разговор нелегкий, — об этом без слов говорило нахмуренное лицо отца и измученный вид матери.

Никита был рад, что его не стали пытать расспросами, нотациями и укорами — у него на это просто не хватило бы сил. Он понимал, что не имел права так волновать родителей и прежде не позволял себе этого — всегда предупреждал, где находится и звонил, что задерживается. И никогда не являлся домой позже десяти — об этом был уговор, который не подлежал обсуждению…

— Бедная мама, — выдохнул Кит, разглядывая себя в зеркало в ванной он и сам себя не узнавал!

Темные круги под глазами, иссиня-бледная кожа, вся щека разодрана, на лице запеклась кровь… Распухшие красные пальцы, а ноги… ох, хорошо, что мама не видит! — они совершенно одеревенели, а пальцы на ногах побелели и почти ничего не чувствовали. Он принялся растирать их — нужно же что-то делать, — похоже, он отморозил пальцы… И с трудом сдержал крик, когда ноги начало колоть миллионами острых игл.

Отец постучал и вошел. И, увидев, что у сына с пальцами на ногах, только крякнул и покачал головой.

— Ну, ты даешь! Выдрал бы, да ведь спасать нужно.

Санчо принес в ванную бутылку водки, растер сыну ступни. У того от боли слезы выступили на глазах.

— Пап… я не хотел. Так получилось!

— Не надо ля-ля! Все разговоры завтра. Марш в постель!

Да, с отцом, когда он был в гневе, разговор короткий. Никита хотел подойти к матери, но отец не дал.

— Я кому сказал? Не трогай мать! У неё с сердцем плохо…

Да, похоже жизнь в их новой квартире не слишком-то ладилась. И родители были расстроены ещё и из-за этого — все у них пошло как-то вкривь и вкось…

«Ну ничего… — подумал Никита, ложась. — Я все исправлю… вот только Ева… моя Евгения…»

И больше не было ничего — только тяжкое забытье.

Проснулся он поздно — в половине одиннадцатого. На кухне слышался шум воды — видно, мама мыла посуду.

Никита, едва-едва поворачиваясь, кое-как поднялся, оделся… Все тело ныло, точно его вчера долго били или заставляли разгружать вагоны на овощной базе. Ступни горели огнем, щека саднила… Но это все ничего, — как говорится, до свадьбы заживет! Хуже всего было сознание вины перед родителями. И страх неизвестности: что будет с Женей?

Он побрел в ванную, осторожно передвигая ноги, точно они были чужими. Точно у него протезы теперь, и он заново учился ходить. Добрел, наконец, защелкнул задвижку, пустил из крана струю теплой воды… Из зеркала на него глядело серое незнакомое лицо со следами запекшейся крови. Видно, ночью, когда он метался в потели, рана опять начала кровоточить.

Ну и шут с ней… Говорят, мужика шрамы только красят!

Ах, как же хорошо, когда тепло, когда все родное, знакомое: вода из крана, свое полотенце, кусочек мыла, пахнущий лавандой, халат…

Он уже закончил свой утренний туалет, когда из кухни, которая в этой квартире находилась прямо за ванной, отделенная от неё тоненькой перегородкой из гипсокартона, послышались голоса: отец разговаривал с мамой. Говорили они о нем — обсуждали вчерашнее.