Перстень старой колдуньи

Они ехали в разболтанном вагоне выстуженной электрички и ели попкорн. С пакетом покончили в два счета — дорога пробудила прямо-таки волчий аппетит. Утренняя сцена с родителями и скорый отъезд так на обоих подействовали, что теперь не было сил говорить ни о чем — просто мчаться, колыхаясь на лавке и глядя в окно, на проносящиеся за окнами запорошенные Подмосковные дали…

Никита ещё на вокзале загрузил полный пакет продуктов: горячие пирожки с картошкой, чебуреки, чипсы, бутылку любимого Женей «Спрайта»… Да ещё мама положила полную сумку продуктов, в том числе, гостинцы для Нила Алексеевича. И теперь он наслаждался чипсами, тишиной и возможностью просто побыть с нею рядом.

А Женя… она с превеликим любопытством глядела в окно. Кажется, не было для неё более привлекательного занятия, чем наблюдать как меняется пригородный ландшафт, сменяемый чахлыми деревеньками, овражками, пустынными полями и таинственными заснеженными лесами.

Шел снег, но теперь он был тих и ясен, и клонящееся к закату солнце снопами прощального света озаряло небесное серебро… Словно и силы природы примолкли в ожидании долгожданного чуда.

Ни Женя, ни Никита не возвращались к утреннему недоразумению — жаль было нарушать благодать нежданного покоя — это неуклонное стремление вперед, сквозь снега…

Проехали Софрино. Солнце горело на куполах церквей жидким горячим золотом.

— Ой, Никита, смотри! — не удержалась Женя. — Красота какая!

— Это ещё что — вот в Троице-Сергиевой Лавре красотища — с ума сойти! Хочешь, мы туда как-нибудь съездим? На Пасху… или на Крещение — чего надолго откладывать!

— Хочу…

И больше до самого Абрамцево оба не проронили ни слова.

Вышли… Мороз! Градусов двадцать пять.

— Эй, ты давай-ка шею потеплее укутай, — завозился Никита, расстегивая ей воротник курточки и поправляя шарф. — Тут тебе не Москва!

— Подумаешь! — Женя презрительно пожала плечиками, но воротник подняла.

И они двинулись в путь.

Сначала тропинка нырнула в глубокий овраг — пустынный, поросший ельником. На дне летом тек ручеек, а сейчас замерзшая вода образовала наледи самых причудливых форм: и морду чью-то можно было в них разглядеть, и птицу… На подъеме тропинки показались дачи — внушительные, пустынные, укутанные снежной пеленой — поселок академиков.

— Давай поспешим, идти нам ещё порядочно! — поторопил подругу Никита.

Они выбрались к развилке у речки, поросшей кустарником, свернули влево и двинулись вдоль русла, которое кое-где не замерзло. Странно было наблюдать за этим деятельным движением воды средь царственной тишины и недвижных, опушенных тяжкими снежными пелеринами елей.

Впереди, на взгорье показались строения усадьбы. Добрались!

— Сейчас спросим Нила Алексеевича, — сообщил Никита. — Его тут всякий знает.

Сказано — сделано. В помещении Абрамцевского музея Левшина не оказалось — видно, был у себя в мастерской. Ребят направили туда… и вот он — стоит, улыбается на пороге — худой крепкий жилистый человек, одетый в синий потертый свитер и джинсы.

Женя как вошла в мастерскую — так прямо ахнула! Тут и впрямь было чему восторгаться. Вазы самых разных форм и окрасок, фрагменты скульптур и — во множестве — изразцы. Целые, с отколотыми краями и просто малюсенькие кусочки.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте! Мне Сергей Александрович с утра звонил — предупреждал о вашем приезде. Располагайтесь, оглядывайтесь, а после — чайку попьем и побеседуем.

— А это вот… — Никита протянул их гостеприимному хозяину листок, в котором были их верительные грамоты. — Я думал, дядя Сережа все в этой записке вам сообщил.

— Давай-ка её сюда — посмотрим! — водружая на нос очки с мощными линзами и закуривая, сказал Нил Алексеевич. — Угу, все понятненько. Нет, ничего нового он тут не сообщил — может, не уверен был, что связь с утра хорошая будет… Ну, ладненько… Значит вы, мадемуазель, — Евгения, а этот молодой человек — Никитой будет. Так?

— Так. Только я не мадемуазель, — покраснела Женя. — Просто Ева.

— Это отчего ж так-то — Ева? Полное ваше имя какое?

— Евгения, — потупясь, сообщила она.

— Ну так, при чем тут Ева? Конечно, если как-нибудь покрасивше, да позвучней называться, — вроде украшений побольше на себя нацепить, — тогда понятно. А вообще… Говорят, в имени человека самая суть его заключается. Как бы смысловой и цифровой код его пути. Ведь каждой букве соответствует определенная цифра — ещё древние каббалисты этим занимались. Потому и нельзя им — именем-то — играть и шутить. От этого как бы плывет человек… Даже предназначенье его меняется. Вы ведь наверно знаете, что монахи вместе с постригом и имя новое принимали. Чтобы враг человеческий не смог до их настоящего имени лапу свою дотянуть.

— Ну, это я образно говорю! — рассмеялся Нил Алексеевич, видя, как смутилась и потупилась девочка. — Да, что это я вас кормлю разговорами пойдемте ко мне чай пить!

— Ой, а можно тут ещё немножко… — Женя опять смешалась. Она явно не ожидала встретить в здешнем хозяине подобную откровенность и прямоту — да ещё так сразу, сходу…

— Что? Оглядеться хочешь? — чуть прищурившись, глянул на неё из-под очков Нил Алексеевич.

— Очень!