Перстень Царя Соломона

— Мальчишку хоть пожалейте,— тщетно взывал я, но мне поясняли, что как раз они-то его и жалеют, а потому никуда со мной не отпустят, да еще в таком состоянии.

Спустя всего три дня я предложил им еще один и впол­не добропорядочный вариант. Путем нехитрых экспери­ментов мною была установлена и на практике проверена возможность почти легального выхода через главные во­рота, точнее, через калиточку возле них. Для этого нужно было разговориться со стрельцами, стоящими на стра­же,— пара пустяков. После чего, сочувствуя их нелегкой службе, неторопливо начать посасывать медок. Попро­сят — не давать. Категорически. Иначе заподозрят нелад­ное. Затем заявить, что и рад бы поделиться, но тут самому мало, только губы намочить. Вон, на донышке бултыхает­ся—и демонстративно потрясти фляжку. Ну а потом ми­лостиво дать им отхлебнуть. Все. Начало положено. Даль­ше неотвратимый для русского человека процесс, когда глоток переходит в выпивку, та перерастает в пьянку, а по­следняя почему-то оборачивается безобразной попойкой до беспамятства. На худой конец, и для особо стойких есть сонные травки и даже фабричное снотворное, которое у меня еще оставалось из захваченного в путь-дорожку,— целых пять таблеток люминала. На слона — не знаю, но на бригаду стрельцов хватит наверняка.

Караул сменялся поутру и дежурил до вечера. Чтобы смыться из Кремля, достаточно пройти пять минут пеш­ком до ближайших Никольских ворот, а это уже веселый Китай-город, это шумный Пожар, где ищи-свищи. Для надежности можно одолеть еще пару километров и вооб­ще выйти за пределы городских стен, добравшись до За­москворечья. Ну а потом на заранее приготовленных ко­нях вперед и с песней. Прости-прощай, царь-батюшка, и поминай как звали.

Вначале я добросовестно проверил все на себе. Срабо­тало как часы. Заглянув на подворье к Ицхаку, я перегово­рил с ним об очередном займе на тех же условиях, что и ра­ньше, после чего мухой метнулся к дому пирожницы, от­дал соответствующие распоряжения Апостолу и рванул обратно. Можно было и не спешить, но я решил подстра­ховаться, появившись в тереме бывшего царского печат­ника Висковатого задолго до вечерней смены стрельцов.

Однако на компромиссный вариант согласия мне тоже не дали. Промучившись еще пару дней, я предложил иной — тут им делать вообще ничего не надо, поскольку они остаются в тереме, а я забираю с собой только маль­чишку, но последовал очередной отказ, и в такой катего­рической форме, что стало ясно — повторять предложе­ние означает нарваться на грубость.

Тогда я решил сделать все втайне, но столкнулся с но­вой проблемой. Мальчишка упрямо отказывался от побе­га. Дело было не в страхе, скорее — в романтизме. Ну как же он в столь трудный час покинет мать и бабушку, бросив их на произвол судьбы. То, что он ничем не сможет им по­мочь, а если кинется их защищать, то с него хватит одного удара стрелецкой сабли, до него не доходило. Нет и все тут.

Ну и как прикажете поступать со всеми этими упрям­цами? Бежать? Наверное, с моей стороны это был бы са­мый разумный вариант — встать в позу Понтия Пилата, умыть руки и удалиться с высоко поднятой головой. Этого требовала создавшаяся ситуация, на это толкало непрео­долимое упрямство семьи Висковатого, на этом настаивал здравый смысл, даже моя любовь, далекая псковитянка или новгородка, и та звала отказаться...

Звала, но в то же время и смотрела на меня с верой и на­деждой, как на рыцаря без страха и упрека. А я чувствовал, что если сбегу, то мой рыцарский плащ будет безнадежно запачкан кровью тех, кого я не защитил, не уберег, не спас. И, сколько потом ни оправдывайся, пятнышко оста­нется. Пусть оно маленькое, но я-то всегда буду о нем по­мнить, и потому вместо ухода я продолжал ломать голову, чтобы придумать очередной план.

До казни оставалась всего неделя, когда я, усадив маль­чишку в своей светелке, предложил ему новую игру, пре­дупредив, что цена проигрышу — его собственная смерть.

— А если я выиграю? — спросил Ваня.

— Твоя жизнь.

— Страшно,— поежился он.

— А не будешь играть — тебя все равно убьют,— заме­тил я.— Но ты не бойся. Я буду рядом. Все время рядом.

— А... они? — кивнул он в сторону женской половины терема.

Врать не хотелось, и потому я ответил уклончиво:

—  Мне будет легче им помочь, если я буду знать, что ты в безопасности.

— Тогда я согласен,— очень серьезно ответил он.

И мы приступили к «игре».

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.

Глава 17 ЮРОДИВЫЙ ПО ПРОЗВИЩУ ВЕЩУН

Телега со связанным Иваном Михайловичем катила медленно, так что грязный юродивый мог спокойно идти рядышком. Его не отгоняли. Любят на Руси блаженных. Любят и почитают. А еще и боятся. Мало ли. Возьмет и по­сулит что-нибудь худое. Или предскажет какую-нибудь гадость. А если уж у этого, как там его, Мавродия и про­звище соответствующее — Вещун, то тут и вовсе надо дер­жать ухо востро.