Перстень Царя Соломона

К тому же одно его предсказание уже сбылось. Не далее как позавчера он приходил к Пыточному двору, гремя цепями-веригами, которые так натерли несчастному тело, что кое-где из-под них виднелась запекшаяся кровь. При­ходил и во всеуслышание пророчествовал о том, какая лю­тая смерть ждет всех этих злых ворогов царя-батюшки, и случится это не позднее чем через день. И вот пожалуйста.

Так что стрельцы, охранявшие телеги с осужденными, пропустили юродивого беспрепятственно. Пущай бла­женный кричит-надрывается. Про лютые пытки перед казнью, может, он и перебрал — кого тут пытать-то, когда народишко и без того еле стоит на ногах, а кое-кто и вовсе не может идти, но ведь их и впрямь везут на казнь. Все сбывалось в точности. Опять же хулу на государя он не возносит, да и в остальном говорит не сам — бог его уста­ми открывает тайны простому люду.

Мимо телег проехал на гнедом мерине какой-то злоб­ного вида сумрачный мужик. Было заметно, что это не бо­ярин и даже не окольничий — нарядная одежда сидела на нем мешковато, словно он только что сорвал ее с кого-то и торопливо напялил на себя.

Борода у мужика была густой, черной, с еле заметной проседью, но выглядела так же неряшливо-небрежно, как и одежда. Плотно надвинутый бараний треух смешно от­топыривал его уши, а спереди сурово нависал над самыми бровями и глубоко посаженными злобными глазками.

—  Хто это? — спросил он у стрелецкого десятника, ука­зывая плетью на юродивого.

—  Блаженный,— лениво зевнув, ответил тот,— Мавродий Вещун. Он уж тут позавчера был. Предрек всем казнь лютую и день нынешний назвал. А ныне вон опять покая­ться их зовет. Мол, чтобы пред смертью души свои очис­тили. Повелишь отогнать? — полюбопытствовал он.

—  Зачем? Пускай. Покаяться — это хорошо,— удовлет­воренно кивнул мужик,— Может, хоть божьего человека послушают, коль царского слугу не желают. Вели, чтоб не мешали.— И пришпорил коня, торопясь поглядеть, что там в начале колонны.

—  Оно и правильно,— кивнул десятник, негромко до­бавив вслед: — Вишь ты, хошь и зверь-кровопивец, а все ж таки вспоминает порой, что хрещеный,— И, повернув­шись к телеге, властно окликнул молодого и ретивого от избытка сил стрельца, уже ухватившего юродивого за пле­чо: — Слышь, Калина, не замай божьего человека. Сам Григорий Лукьянович дозволил. Пущай к покаянию зо­вет. Авось докличется до души заблудшей.

— Покайся, покайся, несчастный, и царь тебя помилу­ет! — с новой силой завопил юродивый, очевидно вдохно­вившись такой поддержкой со стороны властей.

Висковатый, к кому были обращены эти слова, в ответ усмехнулся и, свесившись с телеги, устало заметил:

—  Не в чем мне каяться, юрод. Нет моей вины в тех дея­ниях, кои мне в упрек ставят. Не звал я ворогов на Русь'.

—  Гордыня, гордыня это в тебе говорит. Не слушайся ее, боярин. Вспомни, что рек тебе фрязин, православную веру приявший,— подвывал юродивый.

Глаза Висковатого удивленно блеснули. Конечно же он помнил разговоры с синьором Константино, помнил и как тот предупреждал его, можно сказать, предрекал, что будет, если царский печатник поступит по-своему, вопре­ки здравому смыслу... Но откуда этот юрод знает... Погоди-погоди. Показалось ему или и впрямь?..

Он прищурился, пристально вглядываясь в лицо — знакомое и в то же время незнакомое.

— Откуда?! — только и выдохнул он.

—  Богу все известно! — зычно выкрикнул юродивый, поднял руку с двумя вознесенными перстами, победонос­но потряс ею и торжествующе оглядел стрельцов,— Все! — громогласно повторил он.— Бог зрит, что ты не полно­стью погряз во грехе, и сызнова шлет тебе слово свое: по­кайся и очистишься.

Вторая рука Мавродия меж тем скользнула к губам, словно желая вытереть их, но вместо этого на одно-един­ственное мгновение воровато приложила к ним палец. При этом блаженный хитро подмигнул узнику.

— Поведай о грехах своих, очисть душу пред Страш­ным судом! — с новой силой заорал юродивый и радостно возопил: — Услышала мой глас душенька его, услышала! И впрямь покаяться решила! — И тут же последовала ре­шительная команда стрельцу, шедшему в двух шагах сза­ди: — Ну-ка, отойди, добрый человек. Али не ведаешь о таинстве исповеди?

Стрелец заколебался, не зная, как поступить, но тут юродивого вновь поддержал десятник:

— Отыди, отыди, Калина. Исповедь — дело святое. Опять же и Григорий Лукьянович дозволил, так что неча тут прыть попусту выказывать.

— Допрежь того, яко откроешь мне душу свою, дай длань на главу тебе положу да очистную молитву зачту.— Во как я загнул.