Перстенёк с бирюзой (СИ)

Серый терпеливо дожидался боярышню, Норов – тоже. Хоть и держал лук наготове, а все одно, любопытничал – как дальше-то будет? Что скажет чудная Настасья псу, чем угостит незваного гостя?

Она и не промедлила: показалась из-за угла хоромины с мисой – старой, выщербленной по краешку:

– Серый, серенький, – звала, – иди. Вот каша-то. Теплая еще. Ты ешь, ешь, – поставила мису на землю и отошла подальше.

Пёс, припадая на передние лапы, потянулся к угощению, почуяв, что не отнимут, набросился на кашу. Рычал, едва посудину не грыз.

– Глянь, небо-то светлеет, – тихонько говорила, пса не пугала. – Ужель тепло скоро? Солнышко будет, цветки, – вздохнула. – Откуда здесь цветам-то взяться? Вытоптаны давно... Порубежное.

Вадим, слушая речи боярышни, затосковал, но и озлился. Чем плохо Порубежное? Его ведь земли, его дом, его вотчина.

Меж тем пёс вылизал мису, подошел к Насте и ткнулся носом в ее ладонь.

– Наелся? – погладила легонько мохнатую головушку. – Ты ступай, серый, прячься. Увидят, так кнутами засекут, или вовсе стрелу пустят. Завтра приходи. Придешь?

И снова Вадим удивлялся понятливости животины! Пес потрусил к сарайке, оглянулся на Настю, рыкнул, словно прощаясь, и шмыгнул в щель под приступками.

От автора:

Небывалец - новобранец, новичок, боец, который еще не бывал в сражении. На заставах (пограничных постах) существовала система обучения: опытный воин - новому воину. Обучали не только военному ремеслу, но и субординации, самообслуживанию: готовить еду, содержать в порядке свою одежду и пр.

Глава 8

Вадим долгонько смотрел на боярышню, прислонясь плечом к ставне: и так голову склонял, и эдак, все ждал от нее чего-то. Не выдержал и окликнул:

– Принялась кормить приблудного? – и вроде ругать не хотел, а получилось сердито.

Настя обернулась на голос и покраснела: даже издалека увидал Вадим взгляд испуганный.

– Боярин, я свою отдала, – она подошла к окошку и подняла к нему личико: тревожное и милое. – Я нынче есть не стану.

Смотрел Норов на кудрявую и все порешить не мог – ругать или утешать? Стоит перед ним девчушка – добрая, сердечная –, а вокруг видит лишь злое и винится загодя, ожидая упрека иль наказания.

– Настя… – голос-то у боярина дрогнул, – я с тебя не за кашу спрашиваю, а за то, что подпустила к себе зверя. Как не убоялась? Ведь немало людей погрыз, чай, слыхала уже. Сторожу тут с луком наизготовку, – показал в окошко оружие грозное.

– Прости, Вадим Алексеевич, – голову опустила, руки в кулачки сжала. – Всем докучаю. Одни хлопоты со мной.

– И какие ж хлопоты? – Норов и жалел печальную, и потешался над нею. – У окна постоять и поглядеть на чудо чудное? Так за это, пожалуй, спасибо сказать надобно. И чем ты пса проняла? Хвостом вертел так, что я уж было подумал, оторвется и останется на снегу лежать.

Настасья чуть замерла, а потом взглянула на Вадима, да так, что тот едва не хохотнул: глаза бирюзовые по плошке, рот приоткрылся.

– Не пойму я… – Настя потопталась чуть, а потом, приподняв полы шубки, влезла на лавку, что притулилась у стены хоромины, аккурат под окнами боярской ложницы. – Ты шутишь, боярин, нет ли? Смеешься надо мной?

Норов дышать забыл: мордашка девичья близко совсем, глаза светятся теплом, и сама Настя будто тянется к нему.

– Так это… – очухался, – смеюсь, не без того. Ты не спеши печалиться, боярышня. В Порубежном редко, когда повод есть потешиться, а потому и дорог он. Я вот нынче одним днем за весь год отсмеялся. Затейница ты, как я погляжу. То навеси во взваре полощешь, то с лютым зверем обнимаешься. Жаль, раньше не пожаловала в Порубежное, глядишь, и веселее бы стало.

Настасья с ответом не спешила. Сложила руки на подоконнике и оперлась на них подбородком, вроде как раздумывала:

– Вот и тётка Ольга потешалась утром. Ты, говорит, иди и улыбайся, а людям с того отрадно станет. Что ж я, скоморох какой? – жалилась Вадиму.

Норов едва себя удержал, чтоб не погладить девичью головушку. Да не утешить хотел, а потрогать кудряхи, которым несть числа. Распушились косы-то по весенней сырости, рассыпались в разные стороны. Красота…

– Скоморох смешит, а ты радуешь. Чуешь разницу-то, боярышня? – лук положил и руки за спину убрал от греха подальше.

– Тётка Ольга смеялась. И ты вот… – Настя и сама улыбнулась. – Так-то посмотреть, лучше смех, чем слезы.

– Погоди, ты про Ольгу Харальдову? Точно ли? Смеялась? – Вадим удивлялся.

– Она самая, – кивнула Настасья. – Ох и лук у нее! Как держит-то? Как поднимает?

– Лук знатный, тут слова не скажу, – Вадим не успел себя одернуть, принялся девице да об оружии. – Такой лишь у нее и у меня. Ей от отца достался, а я стяжал в бою ладейном о третьем годе. Мимо высокой водой шли северяне, сказали, что торговать, а ввечеру бросились на крепость. Вои они умелые, но напрасно сунулись в Порубежное. Здесь каждый человек – ратник: хоть дитё, хоть старик немощный. Загнали мы их на ладью и… – осекся, разумея, что об таком девчонке лучше не знать.

– И что? – Настя аж на цыпочки встала, дышать забывала от любопытства. – И что дальше-то?