Перуново урочище

Берег был сух и покрыт мелкими камнями, осыпающимися с высокого берега, на котором темной стеной стояла молчаливая тайга.

Гордец внимательно осматривал берег.

Среди простых камней он нашел несколько обломков прозрачных горных хрусталей, сердоликов и топазов.

— Важная россыпь! — с восхищением воскликнул старый таежник. — Вот где пошурфовать бы! За золотишко поручиться можно!

— Тише ты… черт… — схватывая за руку старика, прошептал Митька, чутко прислушиваясь.

Он поднялся на склон обрыва и внимательно смотрел на пологий противоположный берег, где по высокой траве ходили серебристые волны, нагоняемые легким ветерком.

— Пойдем скорей в тайгу, — тихим голосом позвал он Гордеца. — Дело почище тигра будет. Гляди — пофартит…[21]

Не прошло минуты, как берег был по-прежнему пустынен, и ничто не выдавало присутствия двух людей, спрятавшихся в густой траве у самого края обрыва. Скоро издалека донеслись звуки заунывной, тягучей песни.

— «Белые лебеди»![22] — весело шепнул Митька, оглядывая берданку.

— Да ну? — удивился Гордец, тихо звякнув затвором ружья. — Будто рано?.. По осени они тянут с приисков…

— Бродячие все лето тянут. Женьшеньщики это, должно быть, — пояснил Митька, высовывая голову из кустов. — Так и есть! Женьшеньщики…[23]

На зеленой равнине ясно были видны две белые фигуры. Они медленно подвигались, неся на головах какую-то ношу.

Вскоре охотники могли уже различить двух корейцев, одетых в обычные белые шаровары и курмы[24].

Корейцы шли, подпираясь длинными палками и придерживая на голове тяжелые плетеные корзины. На шее у них висело по несколько наполненных чем-то пузырей, которые мотались из стороны в сторону и замедляли движение.

— Готов? — спросил Митька, взглянув на старика. — Я заднего лебедя возьму, а ты свали переднего.

Гордец молча кивнул головой и прицелился.

Корейцы дошли до речки и начали медленно переходить ее вброд, сильно подпираясь палками и с трудом сопротивляясь напору быстро мчавшейся воды.

Выйдя на каменистый берег, они сняли ношу и начали располагаться на отдых. Составив рядом корзины и сложив около них пузыри, топор и лопатки, корейцы тут же присели, опустившись на корточки.

Закурив длинные трубки, они затянули песню и, пуская клубы дыма в такт песни, раскачивались, сохраняя неподвижное, спокойное выражение лиц.

— Белые лебеди распелись! — тихо засмеялся Митька, поднимая ружье. — С Богом, дядя Александра!

Два выстрела, прозвучав почти одновременно, долгим эхом носились по тайге и вдоль гулкого каменистого русла горного потока.

Корейцы сразу замолкли и, качнувшись, ткнулись лицом в землю и больше не шевелились.

Охотники бросились к ним. Они были мертвы. С их затылков бежали тонкие струйки крови и тотчас же впитывались в туго закрученные узлом жесткие, черные волосы.

— Я их сплавлю, — угрюмо проговорил Гордец, — а ты глянь, что у них там такое…

— Ладно! — ответил Митька и своей беззаботной походкой подошел к корзинам.

Пока Митька развязывал пузыри и разбирал корзины, старик обшарил убитых, сволок их к узкому ущелью, где поток рвался и бушевал, разбиваясь о камни, и столкнул в воду.

«Белые лебеди» нырнули на мгновение под пенящуюся поверхность воды, потом опять показались, завертелись в водовороте, мягко, но сильно ударились о черные изъеденные камни, мелькнули на изгибе ущелья и скрылись.

Гордец вернулся к Митьке.

Тот весело смеялся.

— Подфартило нам сегодня! — воскликнул он. — Одних женьшеней в пузырях штук сорок нашел. Есть еще волчецовый корень, — за него манзы лихо платят! Да еще две кишки золота наскребли где-то «лебеди» — фунта на три потянут!..

— Здорово подфартило! — радостно вскинув глаза на Митьку, проговорил старик. — Это и впрямь почище тигра будет!

Приятели принялись за дело. Они опустили пузыри с драгоценными корнями в воду; кишки, сшитые из кожи дикой козы, Гордец обмотал вокруг себя; топорик и лопатки корейцев бросили в речку, а корзины сожгли вместе со всякой рухлядью, которую носят с собой китайские и корейские охотники за женьшенем.

— Следы все замели! Чисто сработано, как тогда на Ханке… Помнишь, дядя? — заметил, потягиваясь, Митька.

— Ничего — ладно! — похвалил Гордец. — А как теперь с корнем быть? Нести в лагерь — нельзя. Приметят, да и испортиться может.

Митька долго думал.

— А вот что, дядя Александра! — сказал он наконец. — Сейчас мы сошьем один большой пузырь, сложим в него все корешки, а я с ними пойду к старому Тун Ли. Недалече, почитай, отсюда до фанзы[25] китайца?

Гордец, подумав немного, ответил:

— Верст с пол сотни будет. Путь трудный… Однако, завтра к вечеру будешь.

— Вот и ладно! — воскликнул Митька. — Я и подамся к Тун Ли. Он меня свезет в бухту к рыбакам. С ними на шаланде[26] я во Владивосток пойду.

— Воротишься, али меня во Владивостоке ждать будешь? — спросил старик.

— Ворочусь. Коли все по речке пойдете до старой крепости, так найду. А золотишко ты с собой, дядя Александра, носи. Потом расторгуемся и поделимся, как всегда.