Перуново урочище

Узнав, что Брянцев — сын бывшего владельца «Залужья» и родился здесь, Насонов вдруг растрогался и начал упрашивать художника переселиться к нему в дом, чем он окажет ему большую честь.

Брянцев не знал, что ответить помещику, и в смущенье взглянул на девушку.

Ее лицо было в тени и с боков закрыто полями шляпы, но он сразу узнал вчерашнюю незнакомку.

— Я виноват перед вами, Лидия Федоровна! — воскликнул художник. — Вчера я был неразговорчив и ушел, не представившись вам, но я был весь под впечатлением прекрасного образа Спасителя и той картины, которая постепенно вставала перед моими глазами. Я очень виноват!

Девушка взглянула на него большими, полными теплых бликов глазами.

— Вы себе представить не можете, — улыбнулся Насонов, — какую радость доставит Лидочке ваш отзыв о ее работе!

— Как? — всплеснул руками Брянцев. — Это вы писали?

— Да! — просто ответила девушка. — Но теперь я уже так не напишу. Когда я писала тогда Спасителя, — я молилась и плакала, а Он стоял передо мной…

Глаза Лидии Федоровны загорелись, и румянец покрыл ее смуглые щеки. Брянцев не мог отделаться от изумления и, пока Насонов разговаривал с лесником, он молчал, не сводя взгляда с милого лица девушки.

— Итак, едем! — сказал Федор Аркадьевич. — Ваши вещи привезет лесник. Подводу мы пришлем из усадьбы.

— Сейчас! — сказал Брянцев и, вбежав в избу, вынес оттуда образ и начал бережно укладывать его в экипаже.

В пути, до самой усадьбы, все молчали, будто боялись сказать неосторожное, ненужное слово…

Когда художник устроился в угловой комнате, выходящей окнами на «Перуново урочище», его позвали в столовую.

За завтраком каждый из них чувствовал потребность рассказать о себе все то, что делало бы его более знакомым и даже немного близким человеком.

Федор Аркадьевич сообщил Брянцеву, что не собирается получать доходы с Залужских болот, а купил имение через дворянский банк для ценза, так как хочет пройти в Государственную Думу. В успехе он почти не сомневался.

— Крестьяне будут за меня! — весело говорил он, стуча костылем. — Я им новые плуги и сенокосилки выписал, купил для обсеменения заграничную рожь и лучшую гречу. Теперь вот больницу устраиваю. Мы — друзья! И хоть меня в Думе будут, вероятно, величать лягушкой за то, что я появлюсь там из здешних болот, но это меня не смущает. Хочу я на старости сказать громко о том, о чем думаю добрых пятьдесят лет и что накипело на душе!

Рассказал Насонов и о том, что жена его года три тому назад умерла, а Лидочка после этого захворала, и ее увезли в Италию, где она увлеклась живописью.

Когда старик наговорился, Брянцев встал и сказал:

— У меня возник план, и я только не знаю, выполним ли он?

— Говорите, — обсудим! — предложил Насонов и похлопал художника по руке.

— Как бы восстановить церковь? Жалко мне, что погибла старушка! — сказал Брянцев.

— Построим новую! Дело не большое! — засмеялся старик.

— Ну, а мы с Лидией Федоровной ее распишем на славу! — радостным голосом воскликнул художник. — Сегодня же начнем!

Девушка быстро поднялась и подошла к нему. Глаза ее ласково улыбались, и на них Брянцев заметил слезы.

— Спасибо вам! — шепнула она. — Вот порадовали вы меня! Я давно хотела переменить старые образа. Они совсем почернели и потрескались, но мне бы одной не справиться…

После завтрака они начали устраивать в зале со стеклянным балконом мастерскую.

Лидия Федоровна снесла сюда все альбомы и гравюры, папки с этюдами и набросками, иконы и образки.

Брянцев приготовлял мольберты, палитры, кисти и краски. В углу у окна он поставил маленький треножник и поместил на нем свой картон с эскизом картины. По временам он подходил к наброску и поправлял его, изменял план, добавлял людей и придавал им другое положение.

Брянцев чувствовал всем своим существом, что творчество захватило его. Работа подвигалась успешно, и скоро в мастерской стоял уже почти законченный этюд, полный движения и освещенный таинственным светом, исходящим от светлого лика, глядящего сквозь дым и огонь пожара.

Художник с удивлением заметил, что пришла осень с холодными утренниками и сырыми, туманными ночами.

По вечерам на юг уже тянули длинными вереницами журавли и лебеди, летели с немолчным гомоном косяки гусей и уток; в лесу ветер шелестел сухими листьями, а на заре жалобно и тревожно посвистывали синички и сбивающиеся в стайки кулички.

Церковь была закончена. Поднимали колокола. Столяры, выписанные из Пскова, пригоняли створки в царских вратах и делали рамы для икон. В церкви пахло смолой, свежими досками, масляной краской и скипидаром.

Брянцев и Лидия Федоровна приходили сюда и смотрели на свою работу. Икона Спасителя была помещена, как и раньше, в алтаре. Отовсюду смотрели живые лица с образов, только что написанных, еще не успевших высохнуть и потускнеть.

Священник хлопотал, распоряжался и ежеминутно подбегал к Брянцеву и то принимался благодарить его за помощь, то восторгался красотой художественного письма и, радостно вскрикивая, бежал дальше, повторяя:

— Никуда отсюда не уеду! Здесь и умру я! Радостнее здесь, чем в соборе!