Перуново урочище

— Я таким был и таким же остался! — воскликнул он. — Мой ригоризм выработан моей жизнью… Я тогда предсказал вам, что вы разменяетесь на мелочи, забудете гордость человеческую, будете жить в омуте сильных ощущений и острых переживаний, граничащих с падением.

— Помню! — вырвалось у нее. — Я помнила об этом всю жизнь и не разменялась, не пала ни разу…

— А теперь?! — спросил он и разразился злобным смехом. — Вы смеетесь надо мной! Княжна Туровская поет перед пьяной, распущенной публикой «Эльдорадо»!..

Он с силой сжал свои руки так, что пальцы хрустнули.

— Прихоти и капризы толкают вас в пропасть, — угрюмо взглянув на нее, сказал Рощин.

— Это не прихоть, Сергей Анатольевич! — шепнула княжна. — Мне нечего есть…

У него занялось дыхание и кровь ударила в голову.

— Нечего есть?! Вам? Вы были так богаты… — бросал он короткие, тревожные вопросы.

— Была… — ответила упавшим голосом певица. — А теперь… пою в «Эльдорадо»…

Рощин молчал, охваченный вихрем воспоминаний и впечатлений, отравленный горечью ее голоса.

— Вы меня осудите за это, — зябко передернув плечами, сказала она, — я знаю! Для вас непонятен этот путь. «Есть другие способы заработка!» — скажете вы. О! я знаю… Но они не для меня. Я ничего не умею. Умею только петь… и вот… пою.

Он весь съежился и чувствовал, как по его обнаженным нервам больно бьют ее простые, жутко-понятные слова. Рощин долго не мог оправиться и молчал.

— Молчите?! — засмеялась она злым, колючим смехом. — Молчите? Мне, быть может, придется еще и продаваться скоро! Да! Да! Продаваться… Или вы думаете, что мне лучше умереть, чем унижаться до подмостков «Эльдорадо»?!

В голосе ее зазвучал вызов.

Рощин взглянул в ее серые, давно забытые глаза, и из них глянули на него презрение и холодная ненависть.

Он остановил извозчика, сошел с пролетки и, поднимая шляпу, сказал:

— Да, вам лучше умереть!

Через минуту он скрылся за углом большого дома…

VII

Княжна Туровская знает, что делает.

Она разделась. Написала несколько писем: среди них одно к графу, другое к Рощину.

Лицо княжны бледно, но спокойно. Глаза холодно мерцают под суровыми, грозными бровями.

Открыла шкатулку и вынула револьвер.

«Вам лучше умереть»! — вспомнилась ей фраза.

— Ха-ха-ха! — неожиданно весело засмеялась княжна. — Он думает, что умереть труднее, чем жить так, как живу я…

Рука певицы потянулась к револьверу и еще ближе и суровее сдвинулись брови, образовав грозную поперечную складку на лбу.

— Барыня! — раздался шепот за дверью. — Барыня…

— Аннушка, это вы? Что случилось? — спросила княжна и набросила на револьвер платок.

— У Ниночки-то будто жар! Уж не простудилась ли она, прости Господи? — шептала перепуганная Аннушка.

Через несколько минут княжна вернулась в гостиную и говорила горничной:

— Да, жар есть! Ну, ничего! Заработаю побольше, научусь новые песни петь, и поедем на дачу. Плохо детям жить летом в городе… Только вы, Аннушка, не говорите Ниночке, где я пою. Не надо! Пусть она не знает…

Когда горничная ушла, княжна спрятала револьвер в шкатулку и в мелкие клочки разорвала все письма.

Глаза ее горели беспокойным огнем, и княжна, заперев все двери, боясь разбудить Ниночку, пела вполголоса, разучивая цыганский романс, который мог понравиться в «Эльдорадо».

Говорят — я опьянела.
Но вина я не пила,
И кому какое дело,
Что я стала вдруг пьяна?..

Княжна Туровская пела, перебирая клавиши пианино и слыша, как кто-то плачет внутри нее и безнадежно рвется, скованный, обессиленный…

«Вам лучше умереть»… — шепчет знакомый голос.

— Не могу! — отвечает со стоном певица. — Не теперь… потом…

И снова играет княжна, не замечая вползающего в окна рассвета, и тихо, чуть слышно поет, тревожно прислушиваясь, не стонет ли в спальне Ниночка, не плачет ли она…

Нет, не хмель меня дурманит,
Кружит голову не он…

ПЕРУНОВО УРОЧИЩЕ

I

Художник Брянцев целую неделю жил в Залужье. За работу он пока не принимался, но уже чувствовал, что приближается время давно испытываемого захватывающего увлечения, глубоко радовался и трепетно ждал.

Несмотря на его тридцать пять лет, Брянцева утомила жизнь. Всегда спешная и беспорядочная работа по редакциям иллюстрированных журналов и тайный страх за покинутое настоящее искусство терзали художника, и он, скопив немного денег, поехал посмотреть «природу» в своих родных местах в Псковской губернии.

Брянцев был суеверен и думал, что воздух, которым он дышал в детстве, вернет ему юношеские силы. Но, кроме этой смутной уверенности, что-то влекло его волнующим предчувствием в болота и леса, раскинувшиеся среди бесчисленных озер и речек Залужья.

Он поселился в доме лесника, на самом выезде из деревни, на опушке леса. Выбрал он эту избу потому, что из окон ее открывался вид на болотистую равнину, окаймленную невысокими холмами и изрезанную целой сетью речек и глубоких ручьев. Немного сбоку виднелся помещичий сад с выглядывающей из-за деревьев зеленой крышей дома и низенькой колокольней старой церковки.