Перуновы дети

– Должна признать, – продолжала Галина Францевна, – что у нас, европейцев, отношение к религии довольно прагматичное, многие считают её просто политикой. И этому, наверное, есть причины. Очень хорошо помню, как я сама в детстве дружила с одной девочкой-итальянкой. Мы проводили много времени вместе и были счастливы, но дети есть дети, иногда ссорились, плакали. И тогда родители не забывали напомнить, что семья моей подруги – протестанты, а они, мол, все такие… То же самое говорили о нас, католиках, родители девочки. Постепенно мы стали относиться друг к другу с подозрительностью. «Если она не такая, как я, значит, плохая…» – думали мы. Так ещё в детстве религия встала между нашей дружбой и разделила нас. Вот не так давно получила я письмо от Юриных родственников из России, а нашего пастора в церкви, куда я хожу, не оказалось. Обратилась к другому, а он обошёлся со мной грубо. Видел, что человек в возрасте, с палочкой, тем не менее резко бросил на ходу: «Подождите!» Я ждала, а потом повернулась и поехала к знакомой на другой конец города, она и перевела мне письмо. Я потом своему пастору пожаловалась, а он махнул рукой, мол, доминиканцы все такие… Ответил так же, как мои родители в детстве. Подобное отношение приверженцев различных религиозных течений друг к другу мне не нравится. А как у вас в России? – повернулась она к Вячеславу.

– Среди моих знакомых есть люди разных убеждений: христиане, мусульмане, язычники, атеисты, эзотерики, – все они искренне верят во Христа, Мировой Разум, в различные ипостаси Бога или Человека, в Истину или Судьбу. В принципе веротерпимость зависит не столько от объекта поклонения, сколько от интеллекта. Немало таких людей, кто соблюдает лишь внешнюю форму культа, и именно они громче других твердят о правильности своей веры, охаивая прочие. Однако последние примеры нашей истории наглядно показали, насколько легко такие люди меняют свои убеждения на прямо противоположные, начиная огульно отрицать то, чему ещё вчера так рьяно поклонялись…

Вячеслав и Галина Францевна посидели в молчании.

Мимо по брусчатке мерно процокали две гнедые ухоженные лошади. На них восседали полицейские – мужчина и женщина. Подъехав к ратуше, они спешились, и мужчина обратился к возлежавшим на ступенях местным «бомжам». По доносившимся обрывкам слов Чумаков понял, что блюститель порядка убеждал «загорающих на солнышке» надеть рубахи и поискать другое место для отдыха.

Наконец «курортники» нехотя поднялись и нетвёрдой походкой прошествовали мимо столиков. В этот момент один из них на чистейшем русском, да ещё с гнусавинкой, как обычно говорят наркоманы, сказал:

– Слышь, ты не прав… Я точно знаю, что по-немецки «хальт» значит «стоять…».

Чумаков едва не присвистнул. Вот это да! В самом центре Европы, на стыке трёх границ наши бомжи загорают, сняв рубахи, на ступеньках городской ратуши. Как быстро всё меняется! И освещенный солнцем величественный собор вдруг стал похожим на островерхую скалу с расщелинами и провалами. Скалу в море Времени, к подножию которой последние штормы прибили хрупкие осколки ещё недавно такой могучей страны: всех этих бомжей, проституток, купцов подержанных авто и просто эмигрантов, вернее, репатриантов из Сибири, Украины, Казахстана, которые по документам числились немцами, хотя давно уже пропитались духом земли, на которой родились и где жили их отцы и деды. Здесь они заново учат такой трудный для них «родной» немецкий язык, привыкают жить в другой стране с непривычными условиями и чужим менталитетом, и многие только теперь начинают понимать, как трудно, когда болит душа. Хотя встречал здесь Чумаков и совершенно иных «новых русских», которые прекрасно владели языком, открывали фирмы, покупали дома и приезжали в Германию, как домой. Бизнес диктовал свои законы, и молодые эсэнгэшные буржуа стремились захватить рынки и сферы влияния.

От этих мыслей Чумакову стало неуютно, накатила острая тоска по дому, как будто он не был там целый год. Ещё раз окинул взором старую площадь, залитую щедрым солнцем, людей, сидящих за столиками кафе.

«Собственно, с чего это я ударился в хандру? – одёрнул себя. – „Из худших выбирались передряг“. Выдюжим и на этот раз!»

– Ну вот, отдохнули, – сказала, поднимаясь, Галина Францевна, – думаю, нам пора возвращаться.

Вечером, как и накануне, Чумаков занялся просмотром архива Миролюбова.

А на следующий день он уже уезжал. С утра они ещё сходили в нотариальную контору, где Галина Францевна познакомила Чумакова со своим нотариусом – пожилым аккуратным немцем.

– Я хочу дать вот этому молодому человеку и его супруге разрешение на издание трудов моего мужа…

Услышав, откуда прибыл посетитель, нотариус оживился:

– О! Я помню Россию! У меня вот здесь, – он похлопал по левому бедру, – до сих пор сидит русская пуля!

Казалось, он этим даже гордился. Документы были составлены очень быстро.

Дома – прощальный обед и сбор вещей. Собрав ненужные обёртки, Чумаков спросил, куда их выбросить.