Перуновы дети

«Хм, если Степанов поехал на встречу с бывшим сотрудником ведомства Гиммлера, то вряд ли он рассчитывал на откровенность собеседника. Значит, наше ведомство снабдило его документами… Ага, вот: „После предъявления мною копий документов о его работе в Ahnenerbe в годы Второй мировой войны стал более сговорчивым, хотя назвал меня агентом КГБ. Дал несколько наводок о возможном местонахождении картин и других ценностей, прошедших через его руки во время службы в ведомстве Гиммлера. Назвал несколько фамилий людей, у которых интересующие нас ценности могут храниться“. Так, так… вот, пожалуй, то, ради чего я приехал: „На вопрос об изъятии части картин в 1941 г. в Брюсселе у русского художника-эмигранта Изенбека отвечал с плохо скрытой досадой, что все факты об изъятии картин основываются на информации литератора-неудачника Миролюбова. „Поверьте, господин Степанов, это полное ничтожество, а не человек!“ При этих словах у него по скулам забегали желваки. Видимо, до сих пор он хранил некую обиду на покойного Миролюбова. Я взял на заметку несколько фамилий, могут пригодиться в новом романе о русской эмиграции“.»

Степанов-младший принёс чай.

– Скажите, Игорь, о каком романе здесь идёт речь?

– Брат успел лишь собрать кое-какие материалы. Он планировал написать роман о русской разведке начиная со времен революции 1907 года. Он много работал в архивах, как вашего ведомства, так и других, нашёл массу интересного об этом периоде. Хотите взглянуть?

– Конечно, – кивнул Вячеслав.

Игорь пересел к компьютеру и через минуту пригласил Чумакова:

– Вот, нашёл!

«Революция 1905–1907 гг. заставила царскую охранку усилить агентурную сеть в Европе с целью получения своевременной и полной информации о замыслах российских социал-демократов, марксистов и прочих революционеров, лидеры которых большей частью находились в эмиграции и оттуда осуществляли руководство борьбой против самодержавия в России». Далее шёл перечень заброшенных с этой целью в Париж, Брюссель, Лондон и другие центры русской эмиграции агентов, их клички и краткие характеристики. «Штольц Густав Густавович, кличка Заубер, тридцати шести лет от роду, православный, убеждённый монархист, много раз на деле доказал подлинную верность престолу, владеет, помимо немецкого, ещё тремя иностранными языками. Легализован в Берлине под именем Вольфганг Шварц, как владелец кафе в районе, где много выходцев из России. Курихин Степан Леонидович, кличка Стерх, тридцати лет, умён, изобретателен, убеждённый монархист, беспредельно верен государю и Отечеству, владеет тремя европейскими языками и турецким, имеет опыт работы в среде социал-демократов, легализован в Париже под именем Поля Леруа, владельца гостиницы. Компаниец Станислав Поликарпович, кличка Корней, двадцати восьми лет, беспредельно верен государю, убеждённый монархист, имеет отменное самообладание, терпелив, тщателен в действиях, владеет четырьмя языками, легализован как частный домовладелец в Брюсселе под именем Жак Ренье».

Последнее имя почему-то показалось знакомым. Вячеслав начал перебирать тех бельгийцев, с кем встречался в «прошлой» жизни: «Нет, не то. Опять же даты, революция пятого – седьмого годов, время, когда даже фрау Миролюбова только появилась на свет. Постой, а не из её ли уст я мог услышать это имя? Точно, кажется, именно так она называла… да нет, не может быть… ведь если… то… – Чумаков едва не присвистнул от постигшей его догадки. – Ничего себе! Обязательно надо проверить! Невероятно!»

С Алексеем Арийцем Вячеслав встретился на следующий день в скверике. После того как потискали друг дружку в объятиях, уселись на старую скамейку.

– Знаешь, когда я узнал, что ты погиб, сказали: прямое попадание ракеты… А ведь мы с тобой четыре года в одной комнате! В общем, оборвалось что-то внутри, до сих пор не заживает, хотя ты здесь и живой. Может, потому, что «смерть» твоя совпала с началом конца нашей конторы, и нас предавали сверху донизу. Сколько погибло ребят! – Алексей говорил тихо, глядя куда-то в пространство. – Может, и насчёт твоей смерти – это деза?

– Нет, попадание было на самом деле. И по всем обстоятельствам выжить я не мог, только… Это, понимаешь, Лёша, как сейчас принято говорить, некий «тонкий план». Такое ощущение, что меня спасло прошлое. Помнишь, нам Ка Эм рассказывал о древних славянских традициях, боевом искусстве.

– Помню, конечно, особенно как вы с ним шаманили по поводу этого твоего стиля «дыхание смерти».

– Ну вот, видимо, случилось так, что между прошлым и мной протянулась какая-то тончайшая невидимая нить, генная память, что ли. Вот эта нить вкупе с «дыханием смерти» меня и вытащили из лап Мары.

– Какой такой Мары?

– Наши предки так называли богиню Смерти и представляли её красивой черноглазой печальной девушкой.

Собеседник замолчал. Глаза его не мигая продолжали глядеть в пространство, а в уголках даже блеснули влажные искорки, вот тебе и истинный ариец! Прошло ещё несколько долгих минут, прежде чем Алексей заговорил: