Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

По идеологии «теоретиков», основой государственной власти было «народовластие»; но оно понималось, как полагается в младенческом возрасте, в упрощенной схеме полновластного народного представительства. Монархия считалась пережитком отсталых политических нравов, больше ненужным. Потому только Учредительное собрание вправе было написать конституцию. Это утверждение от имени бюро земских съездов еще в 1905 году было заявлено Витте. В 1921 году в «Трех попытках» Милюков подтверждал, что это единственный «теоретически правильный путь». Эти слова – злоупотребление авторитетом «теории». Наука права учит, что ценность государственных форм «относительна». Когда собираются ввести прочный государственный строй, надо думать не о том, что теоретически правильно, а о том, что к данному народу подходит, что он может понять и принять. Народ живет не по теориям. Власти часто держатся на иррациональных основах; на признании первенства, на подчинении власти «Божией милостью», на уважении к старшим и на многих других «отсталых» мотивах. Признание власти – вопрос психологии, как основа морали, права или религии. Они не для всех одинаковы. На авторитет государственной власти интеллигенция смотрела не так, как преобладавшая в России темная масса. Для этой массы в 1906 году власть Монарха была не только привычной, но единственной законной властью. Она покоилась на общем народном согласии. Ее действиями могли быть недовольны, как могли роптать даже на Бога; но право Монарха быть властью не подвергалось сомнению. Если бы в 1906 году монархия пала и пришлось бы создавать новую власть, то и тогда стал бы спорный вопрос: захотела ли бы страна подчиниться авторитету четыреххвостного выбора?

Такого вопроса в 1906 году, к счастью для России, не ставилось; власть не свалилась. Создавать ее не было нужно. Привычная, законная, освященная и Церковью, и вековою традицией власть Государя никем не отрицалась. Эта власть установила для России новый конституционный порядок. В таком его происхождении и была его главная сила. Но теоретики этого ее преимущества не хотели. Они не понимали, что «самостоятельной» власти ни за Учредительным собранием, ни за Думой в то время народ не признал бы; они были бы для него «господской» затеей.

В интересах России надо было авторитет монархии использовать, а не отвергать; надо было сочетать требования «теории» с реальной силой народного правосознания. Этому соответствовала конституция, октроированная Монархом, а не составленная Учредительным собранием. Вести страну к полному народоправству надо было постепенной эволюцией конституционной монархии. Целость России и государственные ее интересы до тех пор олицетворялись Монархом. Подрывать его авторитет, вступать с ним в конфликт было для Думы и непосильно, и вредно. Нельзя было начинать «конституционный» строй с унижения Монарха, с попытки поставить его ниже Государственной думы и стараться внушить стране ту схему парламентаризма, в которой у Монарха нет власти; эта схема не вполне понятна была даже интеллигентской элите. Таким путем можно было только вести к революции. Монархия Россию от нее защищала. Даже «настоящие политики» позднее это поняли. В 1917 году, когда престиж монархии был подорван войной, Милюков уговаривал Михаила не отрекаться от трона. Но об этом не думали в легкомысленном 1906 году.

Роль кадетов, как во всем, была двойственна. Войны с монархией они не повели; «республиканцами» себя объявили только тогда, когда монархии уже не стало. Они не говорили в адресе «невежливых слов», включили в него даже «почтительные условности». Но в то же время они не стеснялись на глазах народа монархическую власть унижать; октроированную ею конституцию объявили «насилием над волей народа»; желания Думы считали выше закона. «Именем народа» требовали такой системы для государства, которой народ не понимал. Если бы даже для интеллигентской элиты монархия была не нужна, если бы эта элита была подготовлена для парламентарной республики, то все-таки для массы народа престиж Монарха был сильнее, чем престиж новорожденной Думы. Когда Основные законы открыли обеим силам – старым и новым – возможность совместно работать, в этом был наилучший исход для тогдашней России.