Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Для понимания того смысла амнистии, который Дума ей придавала, было знаменательно то, что аналогично с 1917 годом требование освободить осужденных сопровождалось другим требованием – суда над властями. Оно было заявлено в первой же речи по поводу адреса, произнесенной кадетом Миклашевским. Он заявил: «С болью в сердце я почувствовал в адресе громадный пробел… мы должны указать в адресе на необходимость суда над совершавшими пережитые ужасы. Мне кажется, что Манифест 17 октября дает возможность привести эту мысль в исполнение. Искренность требует сказать, что немедленный суд необходим. (Аплодисменты.)»

Правда, в адрес это требование не было включено; но зато в адресе заключалось такое описание действий властей, что на них нельзя было смотреть иначе как на «преступление». Но этим Дума не ограничилась. 23 мая она все же постановила учредить особую Комиссию «по исследованию незакономерных действий правительственных лиц и учреждений и предоставить ей внести свои соображения об основах ее деятельности на усмотрение Государственной думы». Чтобы не оставалось сомнения в том, что комиссия должна исследовать действия властей, совершенные и до созыва Думы, при обсуждении этого проекта была подана записка 38 членов, напоминавшая о «преступлениях властей» при усмирении вооруженного восстания в Москве с заявлением, что «виновные в этом каре не подвергались» и что они «должны подвергнуться законной ответственности». Так поступают победоносные революции. К соответствующей этому пониманию амнистии Государя и приглашали.

Вот как в адресе были изложены события, последовавшие после Манифеста, т. е. после первой амнистии 21 октября 1905 года.

«Охваченная единодушным порывом, страна громко заявила, что обновление жизни возможно лишь на основе свободы, самодеятельности и участия самого народа в осуществлении власти законодательной и в контроле над властью исполнительной. Вашему Императорскому Величеству благоугодно было в Манифесте 17 октября 1906 года возвестить с высоты престола твердую решимость положить эти именно начала в основу дальнейшего устроения судеб земли русской. И весь народ единодушным кликом восторга встретил эту весть.

Однако уже первые дни свободы омрачились тяжелыми испытаниями, в которые ввергли страну те, кто, все еще преграждая народу путь к Царю и попирая все основы Высочайшего Манифеста 17 октября, покрыл страну позором бессудных казней, погромов, расстрелов и заточений».

Итак, в изложении Думы, а не только ее отдельных ораторов, после 21 октября преступники находились не в среде осужденных, а только в среде властей. При таком взгляде Думы на недавнее прошлое нельзя было говорить о примирении и успокоении, о забвении прошлого, которые одно могло бы амнистию мотивировать. Судьи и осужденные должны были просто поменяться местами; под флагом амнистии Государю предлагали стать на сторону Революции. Такое понимание амнистии было в тоне всего думского адреса.

И как будто затем, чтобы в этом не осталось сомнения, произошел эпизод с речью М. Стаховича. Либеральная пресса старалась ее замолчать или выставить в смешном и непривлекательном виде. Кто даст себе труд перечитать стенограмму 4 мая, увидит, насколько эти суждения были несправедливы, но, к сожалению, типичны для общества.

В 1-й Думе было сказано много превосходных речей. Но я не знаю другой, которая могла бы по глубине и подъему с нею сравняться. О впечатлении, которое она произвела на собрание, я слышал от людей, которые не любили Стаховича. Если бы Дума оказалась способной подняться на его тогдашнюю высоту, она бы не только получила амнистию – она оказалась бы достойной той роли, которую сыграть не сумела.