Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Вдохновленный аплодисментами и восторгами Думы, Родичев обрушивается на одних представителей власти: «Это они посеяли убийство и преступление в России. Это они облили кровью страну… Мы должны сказать во всей наготе: в России нет правосудия, в России закон обратился в насмешку. В России нет правды. Россия в этот год пережила то, чего она не переживала со времени Батыя. Этому должны быть положен конец… Нам нужно много труда и усилия для того, чтобы стереть с нашей души ту горечь, которая в ней годами накопилась…» И он произнес следующие убийственные для амнистии слова: «Рано указывать на торжество благоволения. Будем верить, что настанет это время, теперь оно еще не настало».

Речь вызвала «бурные, продолжительные аплодисменты». Предложение Стаховича было отвергнуто. Это морально похоронило амнистию. Если «время благоволения не наступило» и война продолжаются, если, добиваясь амнистии за прошлые преступления, Дума даже и в будущем, уже при новом порядке, отказывается морально их осудить, если слова осуждения она находит только для представителей власти, то какой смысл имела бы такая амнистия? Мира не было заключено; а во время войны пленных не освобождают. Дума не только хоронила амнистию, она хоронила себя самое. От собрания в несколько сот человек нельзя ожидать, что оно поднимется на высоту морального просветления. К тому же здесь творилась «политика», которая далека от морали. Но Дума могла и должна была оказаться по крайней мере на высоте своей конституционной роли, т. е. хранительницы законности и правового порядка. Эта роль обязывала. Как бы ни склонна была Дума в отдельных случаях оправдывать преступление благородством мотивов преступника, она, как учреждение, которому дано право законы творить, а беззакония обличать, не могла в ожидании «времени благоволения» отказаться принципиально осудить преступления; отказ от осуждения не мог быть истолкован иначе как их одобрение. Из государственного установления Дума превращала себя в орудие революционной стихии. Голосование по поправке Стаховича вырыло ров между двумя большинствами. Если бы кадеты пошли со Стаховичем и Родичев повторил свою речь 29 апреля, это образовало бы «конституционное большинство». В этот день кадеты от конституционного пути отказались. Потом Стаховича упрекали за «провокацию». Это мелкое и недостойное обвинение. Если бы Стахович не смог в это время забыть о «партийной» политике, он и не мог бы сказать такой замечательной речи. «Политика» ее не подскажет.

Милюков в своей газете инсинуировал: «Речь М.А. Стаховича была обращена совсем не по адресу палаты. Орловский депутат твердо помнит завет своих избирателей: «не задевать, но поддерживать верховную власть». Для тех, кто этих слов теперь не поймет, я поясню. В речи об амнистии Стаховича, намекая на ссылки многих ораторов на наказы своих избирателей, рассказал, чем его крестьяне напутствовали: «Они поручили мне: постарайтесь за нас добывать нам остальную волю – это то, что мы называем свободами… Но они мне говорили еще то, о чем не говорили, по-видимому, в других губерниях и другим ораторам. Крестьяне совершенно определенно наказывали мне: не задевайте Царя, но помогите ему замирить землю, поддержите его».

Этот мягкий протест против эксцессов думского красноречия дал Милюкову повод к инсинуации, будто Стахович, этот мужественный и независимый человек, менее всего похожий на «угодника» и «льстеца», направлял свои речи не по адресу палаты, то есть, очевидно, желал только выслужиться перед Государем. Таковы уже тогда были «элегантные» нравы партийной полемики.

Что же осталось нашим «тактикам» сказать в пользу амнистии? Вот прославленный финал ответного адреса:

«Ваше Императорское Величество! В преддверии всякой нашей работы стоит один вопрос, волнующий душу всего народа, волнующий нас, избранников народа, лишающий нас возможности спокойно приступить к первым шагам нашей законодательной деятельности. Первое слово, прозвучавшее в стенах Государственной думы, встреченное кликами сочувствия всей Думы, было слово «амнистия». Страна жаждет амнистии, распространенной на все предусмотренные уголовным законом деяния, вытекающие из побуждений религиозных или политических, а также на все аграрные правонарушения.

Есть требования народной совести, в которых нельзя отказывать, с исполнением которых нельзя медлить. Государь, Дума ждет от Вас полной политической амнистии как первого залога взаимного понимания и взаимного согласия между Царем и народом».

Это шедевр литературного мастерства. Даже слово «требование» упомянуто, и в форме недоступной для возражений. Но если от литературной формы перейти к политическим доводам, они поражают недостаточностью и неискренностью.