Вот тогда-то я и опробовал эти самые качалки. Тренеров там не было, парни занимались по книге Арнольда Шварценеггера и по советам неких гуру, размноженных на новомодных ксероксах, но помогали друг другу и таким новичкам, как я, и в целом атмосфера царила самая дружелюбная. Если, конечно, не думать о том, чем эти милые ребята занимались после тренировок. Насколько я знал, большинство этих культуристов делали карьеру рэкетиров. В общем, контингент там был весьма специфический и маложивущий. Редкую неделю мы не скидывались рублями на похороны очередного Коляна или Вовчика, сложивших голову в борьбе за благосостояние новых коммерсов. В «моей» качалке парни полностью поменялись примерно за год, неожиданно превратив меня в старожила, который «всё тут знает» — и я мог лишь надеяться, что некоторые просто сменили вид деятельности и им стали не нужны крепкие мускулы и поставленный удар.
В той качалке я занимался года три. Кондиций Железного Арни я, конечно, не достиг, но к этому и не стремился. Держал себя в определенном тонусе, чтобы отмахаться от залетного товарища — к тому времени я уже был официалом, так что тёрки с местными пацанами стали головной болью моего начальства. На всякий случай возил под рукой короткую монтировку с самодельной рукоятью из синей изоленты — орудовать цепью надо было учиться, а в салоне удобнее драться небольшим и тяжелым предметом, конец которого не летает по непредсказуемой траектории.
С ножом я тоже учился обращаться — под руководством прошедшего Афган спившегося десантника, которого по каким-то причинам не взяли в афганскую мафию. Его звали Толик, он всегда носил тельняшку, которую не стирал со времен Джелалабада; как раз сейчас он обитал в спецназе 40-й армии и через год должен был демобилизоваться. Учеником, правда, я оказался так себе, сумел освоить только пару приемов, но на практике ни разу их не применял.
Но один совет той поры я помнил всю жизнь — любой нож лучше монтировки, а монтировка лучше голых кулаков. Так что довольно долго, лет десять, со мной в машине ездил и очень хороший нож, изготовленный неизвестными мастерами из какой-то секретной стали по образцу ножей СМЕРШа. Потом, правда, пришлось его выложить — менты могли не оценить наличие у простого таксиста настоящего холодняка, ну а совсем потом я оставил его у очередной любовницы, от которой сбежал в чем был.
До этого ножа я, разумеется, дотянуться не рассчитывал — даже не был уверен, что в этом году он уже изготовлен. Но у меня была точная информация, где можно заиметь хороший нож и забрать его так, чтобы хозяева ничего не заподозрили.
После отчисления из аспирантуры и перехода на вольные хлеба я как-то легко пошел по рукам. К тому времени я был давно разведен, бывшая жена и её родители не слишком радовались моим редким появлениям, так что жить мне тогда было негде. Поэтому возможных кандидаток на мою руку и сердце я рассматривал исключительно с точки зрения наличия жилплощади — лучше, конечно, отдельной, но в целом я был непривередлив. И одна из моих подруг того периода оказалась москвичкой в бог знает каком поколении и наследницей каких-то профессоров-академиков, в силу чего обитала в старом сталинском доме на одной из улиц, прилегающих к проспекту Вернадского.
Дом мне нравился, квартира тоже — там были высокие потолки, просторный двор, в котором моя машина чувствовала себя прекрасно, и большие комнаты, в одной из которых мы с той девушкой и пытались свить любовное гнездышко. Делать это, правда, было тяжеловато. В той же квартире жили три поколения предков моей избранницы и семья её сестры, и все эти люди были очень хлебосольными хозяевами — что означало регулярное и неконтролируемое нашествие самых разнообразных гостей. В утренней очереди в туалет можно было легко встретить какую-нибудь заспанную незнакомую рожу, которая вчера заглянула на огонек и забыла уйти; я помнил ситуации, когда этого человека не знал никто из членов семьи. В общем, было весело — но хорошо, что недолго. Я уже не помнил, почему мы расстались, но съехал я оттуда с облегчением. Отдохнуть там после многочасового «бомбления» было невозможно.