Первая кровь

— Угу, хватает нашего брата… Батяньку мово когда раскулачили, я еще сопляком был… С мамкой остался да с бабкой старой. А батька в леса убег. Долго его краснопупые споймать не могли: много он им крови пустил. Я все с ним порывался, да не брал батька с собой… Наказал, значит: перед властью сермяжной от него, отца родного, откреститься… Мол, не в ответе сын за отца… Так и сделал. Но еще пуще прежнего завещал батька мой, что, если пошатнется ненавистный режим — посильней толкнуть, чтобы рухнул… Как только война началась, призвали меня в РККА… Воюй, мол, гражданин, за счастье свое… Да просчитались: при первой же возможности я к немцам перебег. Вместе с вашими глотки коммунякам с удовольствием у Каминского рвал, разве что не зубами. Думал, рассчитаюсь с ними за все хорошее… За все обиды семейства моего. После уральского котла комиссовали меня по ранению из регулярных частей. Но я рапорт подал, чтобы меня в тыловую антипартизанскую зондеркоманду перевели. Уважили, значит… Три года я по лесам еврейских комиссаров гонял…

— Я так и понял, — Сандлер затушил сигарету о край стола и бросил окурок в пустую тарелку из-под сала.

— А-а-а, видел? — Кабанов прикоснулся к серебряному овальному знаку с изображением клубка змей, пронзенных мечом. — Чуть-чуть до золотого не дотянул… Потом в госпиталях чуть не год… А потом уж и сюда… Почитай, после всего — на синекурную должность… Здесь-то курорт, только отморозков, ну подчиненных, — пояснил он, — осаживай время от времени, чтобы не борзели…

— Так и чего тебе не хватает? — Сандлер взял со стола наполненную стопку, поднес к глазам и в течение нескольких секунд смотрел сквозь нее на Кабанова. — Служба не в тягость: сам сказал, что настоящая синекура. Пенсию небось тоже получаешь, ордена и медали имеются. Я что-то не понимаю… — Сандлер выпил и сморщился. — Уф, знатная горилка! Что не так?

— Все не так! — угрюмо произнес полицай. — Я когда с коммуняками бился, знаешь о чем думал?

— Ну просвети.

— О свободе… Думал, вот поквитаюсь, со своей земли эту погань вычищу и заживу…

— Так живи! Кто тебе мешает?

— Извини, герр офицер, но ты, наверное, не расслышал: я сказал со СВОЕЙ земли. А оказалось, что никакой своей земли нет и в помине — ВАША она. И никакой свободы нет, а уважением и не пахнет. Все: мы русские, украинцы, белорусы — славяне, одним словом, — звери и недочеловеки! Унтерменш! Выродки собачьи! А вчера у меня сына единственного отняли! Сам сколько раз по директиве вашей поганой детишек собирал… Вот и меня, иуду, эта участь постигла! Вот и задумался я: а какая разница? Что коммуняки, что фрицы — не один ли хер? Только краснопупые хоть детишек у мамки с папкой не отымали… А ваши — подлинные нехристи! Даром что на прягах «с нами Бог» писано! Нету с вами Бога… Нету! И с нами его тоже нет! — Полицай хватил бутылку и приложился к горлышку. — Ну вот, — выхлестав за несколько больших глотков почти половину бутыли, прохрипел он обожженным горилкой горлом, — теперича и помирать не страшно! Ничего у меня не осталось в этой жизни… Давай, — он рванул китель на груди, — стреляй, твое арийское величество! Стреляй уже, мочи нет терпеть все это дерьмо!!! — Из глаз Иннокентия неожиданно брызнули слезы.

— Заткнись! — рявкнул Сандлер, хлестко стеганув Иннокентия по лицу ладонью. — Раскис, как баба! Соберись! Ничего у него не осталось… А жена? Жена-то у тебя есть?

— Есть, — кивнул Кабанов, судорожно вытирая кулаками слезящиеся глаза. — Утром из петли вынул — не смогла пережить потери сына… Сейчас в госпитале… Выживет или нет — не знаю…

— Вот что я тебе скажу, Иннокентий, — произнес Сандлер, кладя руку на вздрагивающие плечи полицая, — беда имеет свойство приходить, когда её не ждешь… Дерьмо случается гораздо чаще, чем мы этого хотим. Иди домой, проспись, а после найдешь меня в «Псарне». Знаешь, где это?

Кабанов кивнул.

— Есть у меня одна идейка, как помочь твоему горю… Я постараюсь вернуть твоего сына.

— Как? — вскинулся уже потерявший всякую надежду Иннокентий.

— Завтра расскажу. На трезвую голову. А сейчас иди домой. И молись, чтобы супруга выжила.

— Да-да, иду… герр… офицер…

— Как доберешься до школы, спросишь мастера-наставника Михаэля Сандлера. Это мое имя.

— Да, я все сделаю, герр Сандлер! — В потухшем взгляде Иннокентия появился проблеск надежды.

Полицай поднялся из-за стола и направился к дверям.

— И вот еще что, Кеша, — остановил его немец, — маленький совет: держи язык за зубами! А лучше вообще забудь о том, что ты сейчас мне говорил. В гестапо тоже не дремлют: за такие разговоры я тоже головой могу поплатиться… Ну ты понял, о чем я?

— Да, понял, — послушно произнес полицай. — Герр Сандлер… Да я за вас…

— Не говори гоп, Кеша! Я сказал, что попытаюсь помочь… А вот выйдет или нет… Ладно, иди, завтра поговорим.

Когда Кабанов, накинув шинель, вышел из харчевни, Сандлер повернулся к мальчишкам:

— Ну что уши развесили?

— Да мы и не слышали ничего, герр Сандлер, — первым сообразил Вовка.