Первая любовь Императрицы

Но она продолжила свои попытки вызвать государыню на разговор, используя свои собственные беседы с исповедником императрицы Дубянским. Екатерина не могла понять, почему Елизавета Петровна не желает с ней встретиться, ждать становилось просто невыносимо…

Перед самым переворотом, который сделал Елизавету Петровну императрицей, был у нее с племянницей Анной Леопольдовной разговор. Правительница пригласила на куртаг, чему никто не удивился, дня не проходило, чтоб не плясали во дворце, хотя сама Анна Леопольдовна лучше бы просто повалялась с Юлией Менгден в обнимку. Линар им помехой не был либо вовсе участвовал.

Елизавета приехала безо всякого опасения. Но императрица вдруг пригласила ее в другую комнату, тайно от всех и… Узнать, что Шетарди и Лесток давно под подозрением и о каждом их слове известно, причем разгреб все вовсе не вездесущий и страшный глава Тайной канцелярии Ушаков, у которого, кажется, даже дворцовые крысы и клопы в штате состояли, а женоподобный Линар, было ой как страшно… Елизавета не задумалась, почему Анна Леопольдовна не распорядилась схватить тетку, а решила поговорить с ней сама. Видно, просто боялась, что такие тайны вскроются, что придется и ее в ушаковские подвалы отправлять.

Елизавета сделала единственно возможное — отреклась от Шетарди и Лестока и бросилась перед императрицей на колени, обливая их горючими слезами. Попадать в пыточную вовсе не хотелось, лучше поплакать перед ненавистной Анькой и выйти замуж за какого-нибудь немецкого пьяницу. Тогда останется хоть призрачная надежда уморить мужа и вернуться в Россию.

Последовала неожиданная реакция Анны Леопольдовны, она тоже разрыдалась. Теперь они, обнявшись, плакали вдвоем — несчастные женщины, вовсе не желавшие власти, не имевшие ни малейшей надежды открыто признать своих возлюбленных супругами, женщины, которым запрещено любить открыто и жить как хочется, потому что они императорской крови. Они были противницами, но не потому, что действительно не любили друг дружку, а потому, что за ними стояли разные силы, двигающие самих женщин вперед, как кукол на подставках.

Поревели, осушили слезы и вышли к придворным под ручку, как добрые подруги… А ночью к Елизавете Петровне примчался Лесток:

— Сейчас или никогда!

Она выбрала «сейчас», в результате получила корону, а Анна Леопольдовна, имевшая возможность уничтожить соперницу, но отпустившая ее, отправилась с семьей в Ригу, а потом в Холмогоры…

Видно, помня эту встречу наедине и боясь так же расчувствоваться перед Екатериной, Елизавета Петровна избегала встреч наедине с ней, а когда невестка стала уж очень настойчива — дошло даже до жалоб духовнику императрицы Дубянскому, — решилась, но позвала и великого князя с Александром Шуваловым.

Екатерина, никак не ожидавшая присутствия этих двоих, сначала чуть растерялась, она надеялась именно на разговор без свидетелей, однако выбирать не приходилось.

Елизавета Петровна помнила и свою собственную растерянность, когда услышала от Анны Леопольдовны содержание письма, которое слышать уж никак не желала. Потому перехваченные письма от Екатерины Апраксину положили на видное место. Сам старый Апраксин одного вида пыточной не вынес, помер прямо там, сильно озадачив старателей Шувалова, так ничего от него и не добившихся. И в письмах Екатерины тоже ничего не было, только поздравления с Новым годом да рождением ребенка… А Бестужев, прекрасно понимая, что опасны любые улики, ничего у себя не держал, все сжег при малейшем признаке опасности. Не было у Елизаветы Петровны против великой княгини ничего, но говорить об этом самой Екатерине не стоило, вот и лежали письма в тазу на виду.

Екатерина увидела их сразу, но сдержаться смогла. К тому же действительно не писала Апраксину ничего дурного. Конечно, в голове метались страхи: а вдруг это что-то от Бестужева, вдруг не все смог сжечь? Или хуже того, у Вильямса что сумели извлечь.

Из-за большой ширмы слышна чья-то возня. Однако… императрице мало главы Тайной канцелярии и обиженного мужа, есть еще и тайные свидетели за ширмами? Там действительно сидели два Шуваловых — фаворит Елизаветы Петровны Иван и его брат Петр. Сама государыня сидела в большом кресле, огромная, страшно растолстевшая, даже распухшая, красная от гнева и избытка румян… Перед появлением великой княгини она старательно злила себя разговором с Петром, но злость стремилась направить на Екатерину.

Все против — императрица, Шувалов, конечно, муж, и никого, кто сказал бы слово в защиту. Гордо вскинуть голову, отметая все обвинения? Это означало последовать в подвалы Шувалова, Екатерина там не бывала, но помнила, как однажды ей долго рассказывал об их «прелестях» Нарышкин. Нет, вызов бросать нельзя, у нее нет сил противостоять всем сразу. И Екатерина интуитивно выбрала единственно верную линию поведения.

Едва присев в обязательном приветствии, она бросилась к ногам императрицы:

— Ваше величество! Умоляю выполнить мою просьбу!

Елизавета Петровна, не ожидавшая такого наскока, замерла.