Первая любовь королевы

Теперь они пытались найти утешение в вине. Есть было особо нечего: хозяин поставил на стол деревянное блюдо с ломтями просоленного окорока да каплуна, впопыхах зажаренного на вертеле.

Была еще сушеная рыба, гороховая похлебка и светлы и эль. Лорд Томас потребовал вина:

— Не смей мне лгать, плут, погреб у тебя есть! Подавай вина, не то скупость тебе боком выйдет! Да чтоб оно было настоящее, французское и не подслащенное! Не какой-нибудь кларет! Крепкое неразбавленное вино, достойное настоящих мужчин!

Поворачиваясь к сыну, он проворчал:

— Теперь, когда война закончилась, даже лорд не очень-то напьется французского вина — такое оно стало дорогое. Было время, когда мы брали вино в Бордо почти задаром, и французы еще радовались, что избавляются от нас так легко.

Томас Говард был уже старым человеком, невысоким и приземистым, чуть сутулым, но необыкновенно широким в плечах, крепко сбитым и дородным. Темные с проседью волосы слиплись в пряди, на подбородке — многодневная серая щетина. У него был медный цвет лица — оттенок весьма запоминающийся; глаза темные и глубоко сидящие, но зоркие и подозрительные. Длинный нос был свернут набок от давнего удара мечом, от ноздрей к углам рта шли глубокие морщины, такие же морщины прорезали щеки, видимо, вследствие частой желчной гримасы. Зубы были скверные — гнилые и искрошенные. На лбу вспух багровый, едва затянувшийся рубец — свидетельство недавней стычки с ливрейной свитой графа Уорвика.

Голос у старого лорда был зычный, с раскатами. Ел он жадно, руками рвал мясо полусырого каплуна на куски.

— Чертов Хьюго! Не знает будто, что я не ем сырого! Это он со зла подает каплуна недожаренным, с кровью, и когда-нибудь поплатится за это!

Сверкнув белками, граф поглядел на сына:

— Посудил сам, Уил: кто, как не Йорк, обещал, что война будет продолжена? Вот уже два года, как он стал протектором, и что мы видим? Мир с Францией! Все добрые англичане обмануты! Гром и молния! А что прикажете делать нам? Испокон веков рыцари воевали!

— Йорк вообще мало что исполнил из того, что обещал, — мрачно произнес сын.

Сэру Уильяму исполнилось тридцать два года. Он был выше отца на голову, но в остальном повторял его сложение: широкие плечи, мощные руки, крепкая короткая шея. Он был, по молодости лет, ловче отца и сильнее — говорили, гнул между пальцами монеты. Уильяма можно было бы назвать отменным мужчиной: угловатое, неправильное, но полное отваги лицо, выразительный и приятный рот, смуглая гладкая кожа, орлиный нос, чудом не испорченный в драках, глаза черные, блестящие, внимательные. Темные волосы имели легкий золотистый оттенок, хорошо заметный при свечах.

И все-таки они были очень похожи. У обоих от еды лоснились подбородки, оба ели руками и проливали вино на грудь. Оба были неряшливы, немыты. У обоих одежда — темные дублеты, кожаные нагрудники с металлическими нашивками, узкие штаны из оленьей кожи — была чем-то замызгана. У обоих на пальцах были массивные кольца, оба во время еды не снимали железных нарукавников и налокотников. Зато оружие у обоих было отличное: длинные тяжелые мечи из толедской стали в серебряных ножнах, у пояса секиры на цепи, кинжалы, все самого лучшего качества. Оба были прирожденными вояками и могли не покидать седла три дня кряду, а старый граф говорил, что и умрет не в постели, а на лошади.

Сын, с хмурым видом отхлебывая вино, продолжал:

— Нет моего терпения больше, отец. После того, что случилось там, на суде, я Йорку больше не верю. А уж Уорвику следовало бы разорвать глотку! Все они лживы — и он, и его папаша, и все, кто его прикрывает!

— Ладно, ладно, Уил: наш черед еще придет. Мы этого рудника не уступим, это как пить дать. Есть, слава Богу, суды и повыше. Мы вот отправимся в Лондон… да, отправимся, тотчас после турнира, и пожалуемся в Суд Королевской скамьи[65].

Уильям недобро усмехнулся, рот его искривился в гримасе:

— Вот вы о чем заговорили, сэр. По-видимому, прогадали мы с вами, когда так верно служили Йорку и исполняли для него то, чем он и его друзья гнушались. Подумать только, если б мы не подкараулили доброго короля Генриха и не сказали ему того, что было приказано, Йорк ничего не получил бы.

— Нам заплатили за это, — отозвался граф.

— Да, заплатили, отец, ну, а что делать дальше? Нам, может, не деньги были нужны, а поддержка или должность. Вот взять хотя бы суд. Мы могли бы выиграть тяжбу, но не тут-то было: нас засудили! И все потому, что Йорк за нас не вступился. Ему, конечно же, Невиллы милее, чем Говарды.

— Так оно и есть, — произнес старый граф. — Нас не ценят по достоинству, и совершенно напрасно. Клянусь Вельзевулом, уже не раз приходилось доказывать, что Говарды не так слабы, как кажутся… Да, дела наши не особо хороши, но, черт возьми, я могу выставить двести человек войска, а если потружусь неделю-другую, то и все триста! Глупец тот, кто пренебрегает такой армией!