Первая Ливонская война, 1480–1481 годы. Документы

Надо заметить, что в 1478–1479 годах ливонскому магистру в целом было не до проблем с русскими, поскольку его отношения с Рижским епископом Сильвестром Штодевешером в тот момент обострились до предела. Его особую обеспокоенность вызывало появление в Ливонии шведских войск, которые правитель Швеции Стен Стуре Старший (1470–1497 и 1501) прислал на помощь Рижскому архиепископу во исполнение договора 1477 года, как и то, что архиепископ, к тому времени уже располагавший отрядом наемников-«богемцев»[107], отказался от дальнейших переговоров с орденом[108]. Мириться с нахождением в Ливонии иноземных солдат магистр не собирался[109], а потому 24 января 1479 года на ландтаге в Вендене заключил с вассалами архиепископа соглашение о совместных действиях против шведов и «богемцев»[110]. В течение февраля-марта владения архиепископа были оккупированы войсками ордена, сам он попал в плен, а командир «богемцев» Генрих фон Хоенберг казнен; вассалы архиепископа присягнули магистру в верности, после чего он вступил во владение епархией[111], о чем не замедлил сообщить руководству Немецкого ордена в Пруссии[112]. Он просил у верховного магистра обратиться в Рим с посланием, в должном свете представить папе его конфликт с главой Рижской церкви и просить папу воздержаться от враждебности в отношении ордена. От своего непосредственного начальника, чьим «старшим гебитигером» он считался, ливонский магистр не скрывал главной цели своего демарша: «Святой отец, папа, должен соизволить пожаловать, дать, разрешить и утвердить [передачу] ордену Рижской епархии, которую они [рыцари ордена] приобрели мечом в порядке правой самообороны, в светском ее состоянии, а именно, земли, люди, замки и крепости и все мирские принадлежности, к возрастанию и процветанию, к преуспеянию и преумножению христианства»; Рига, богатейший город Ливонии, также переходила под нераздельную власть магистра[113].

10 апреля на ландтаге в Вейзенштейне от имени ордена, рыцарства и городов Ливонии была составлена жалоба на архиепископа («вейсенштейнский рецесс»), которую надлежало довести до сведения папы Сикста IV и коллегии кардиналов[114]. После смерти архиепископа Сильвестра, последовавшей 12 октября 1479 года, ливонский магистр предложил на его место своего кузена, ревельского епископа Симона фон дер Борха[115], однако действия ливонского магистра не были одобрены в Риме. Папа оставил без внимания желание магистра видеть в должности Рижского архиепископа своего родственника и отдал предпочтение Тройскому епископу Стефану Грубе (1480–1484)[116]. Более того: в Ливонию стали поступать известия о намерении папы отлучить Ливонский орден от церкви[117], и потому магистр испытывал насущную потребность в оправдании своего беспрецедентного демарша. 25 января 1479 года он писал верховному магистру: «Мы со смиренным рвением просим вашу милость написать нашему всемилостивому государю императору и государю венгерскому королю и самым основательным образом [представить] положение дел нашего ордена в Ливонии, чтобы они дружеским и благожелательным образом изложили в своих письмах к нашему наисвятейшему отцу папе, что, как это значится в наших прошлых посланиях, [лишь] мы можем удержать рижскую епархию, которой русские так намереваются причинить еще больше бед. Поскольку во все времена в епархиях [Рижской и Дерптской] мы препятствовали этому, то милостью Божьей [и сейчас] придем к столь благословенному концу <…>. Если святой отец папа не станет чинить нам препятствий, то мы всех их [русских] принудим к послушанию святой римской церкви»[118]. В свете усилий магистра фон дер Борха, направленных на сохранение мирных отношений с Псковом, о которых говорилось выше, это его заявление воспринимается как манифест, призванный подчеркнуть значение ордена как оплота веры, но отнюдь не как программа действий. Интересно другое: с той поры постулат об обращении «схизматиков» в католичество, как и «русская угроза», стал одним из основных мотивов орденских посланий, адресованных в папскую курию, от которой напрямую зависел исход противостояния Ливонского ордена и епископата, а также к западноевропейским государям. Подобных заявлений, однако, не встречается во внутренней переписке ливонских ландсгерров и городов, и подобная адресность, в свою очередь, может быть признана свидетельством искусственного происхождения такого рода деклараций.