Первая мировая. Брусиловский прорыв

Ротный командир первым делом выругал меня за путешествие, предпринятое без его разрешения. Затем он отправился вместе со мною к командиру батальона. Тот, выслушав мой рассказ и посмотрев набросанные мною кроки местности, приказал мне быть готовым к двенадцати часам ночи, чтобы служить проводником батальона при наступлении.

Такого конца я не ожидал — перспектива итти впереди батальона и показывать австрийские окопы меня совсем не привлекала. Однако делать было нечего. Точно «в двенадцать часов и одну минуту», как гласил приказ из штаба полка, третий, четвёртый и второй батальоны должны были атаковать высоту 870 и закрепиться на ней.

Командир батальона, очевидно, передумал — он отменил своё решение и позволил мне присоединиться к роте; я опять стал во главе своего взвода.

Прежде чем добраться до вершины горы, нам пришлось преодолеть густые заросли кустарника. Когда мы выбрались из них и перед нами предстала свободная от растительности гора, австрийцы заметили наше движение и открыли бешеную стрельбу. Стреляли не только с фронта. Одновременно был открыт огонь по наступающим цепям и с соседних юр.

Мы залегли в снегу. Трещали пулемёты, пули летели с трёх сторон, справа, слева и навстречу. Пулемётные пули, самые страшные из всех видов огня — кажется, что один только свистящий звук их полёта может изрешетить всё тело; гораздо легче мириться даже с артиллерийским обстрелом.

На наше счастье пули летели высоко в воздухе. Взять правильный прицел с вершины горы очень трудно, и мы находились как бы в мёртвом пространстве, не поддающемся поражению.

Когда первый страх прошёл, мы двинулись дальше, к вершине, цепляясь за отдельные кусты, чтобы не свалиться вниз. Пули с не меньшей силой продолжали свистеть над нашими головами, и вскоре полк снова залёг.

Лежание на снегу и охвативший нас от этого холод невольно вызывали желание двигаться дальше — да, кроме того, всякое отступление назад было невозможно, так как могло вызвать панику. Скомандовав ещё раз — «Вперёд за мной», — я подполз к самым окопам. Вид наших фигур, неожиданно возникших перед самым носом австрийцев, ошеломил их. Они прекратили стрельбу, и это дало нам возможность проникнуть в самые окопы, не считаясь с тем, идёт ли кто-нибудь за нами или нет.

Не задерживаясь в первом окопе и только разоружив бывших там солдат, мы бросились дальше. С группой всего человек в пятнадцать я оказался в центре неприятельского войска, огонь которого по-прежнему был направлен не в нашу сторону, а вниз, откуда наступали наши цепи. Стараясь, пока не поздно, использовать это положение, мы рассыпались по землянкам австрийцев, вытаскивая оттуда притаившихся людей и разоружая их. Через какие-нибудь четверть часа мы имели перед собой больше ста обезоруженных солдат, ошеломлённых одним нашим появлением и автоматически бросавших винтовки к нашим ногам.

У окопов передней линии мы столкнулись с ворвавшейся сюда группой солдат из четвёртого батальона, под командой подпоручика Кострожицкого. Стало легче — теперь мы были не одни — ив какие-нибудь полчаса мы объединёнными силами обеих групп парализовали дальнейшее сопротивление австрийцев. Стрельба смолкла, и наступавшие части уже спокойно взобрались на вершину.

Таким образом, весь бой, разыгравшийся при взятии высоты 870, в сущности, был начат и закончен двумя небольшими отрядами — группой людей моего взвода и группой подпоручика Кострожицкого. Это можно объяснить только тем, что австрийцы совершенно не имели представления о количестве ворвавшихся в окопы русских солдат. Если бы темнота не скрывала нас и если бы было обнаружено, что нас всего небольшая горстка, мы, конечно, были бы перебиты или в лучшем случае разоружены.

А. Ксюнин НЕПРИСТУПНАЯ КРЕПОСТЬ ПЕРЕМЫШЛЬ [72]

Могучiе бетонные бруствера, вращающееся броневыя башни, казематы, напоминавшее грандiозныя катакомбы, форты одинъ другого силыгЬе, глубоше рвы съ надёжнымъ прикрытiемъ для стрелковъ, множество разнокалиберной артиллерш, длинные ряды проволоки на стальныхъ прутьяхъ и въ довершенiе естественныя условiя — доминирующiе кругомъ холхмы, — всё это делало Перемышль[73] неприступнымъ.

Форты крепости вынесены далеко за городъ. Къ нимъ надо ехать мимо большого полуразрушеннаго моста, опустившагося однимъ краемъ въ реку, черезъ поля, мирно запахиваемыя крестьянами, съ философскимъ спокойствиемъ пережившими и осаду, и сдачу крепости. Пасутся коровы, во дворахъ куры и утки, и весь видъ этихъ своеобразныхъ деревень, укрывшихся за фортами, точно также и видъ города, мало говоритъ о томъ, что австрiйцы находились при сдаче въ критическомъ положенiи.

Сами форты, особенно новейшiе на южной стороне, производятъ настолько внушительное впечатленiе, что поражаешься, какъ можно было сдать такую крепость.