Первая мировая война

На следующий день в авангарде атакующих шли подразделения Иностранного легиона. Среди них было несколько десятков американцев, в том числе выпускник Гарварда, поэт Алан Сигер (легионер номер 19 522). В отряде швейцарского барона капитана де Чарнера он участвовал в атаке на хорошо укрепленную деревню Белуа-ан-Сантер. Во время атаки они попали под продольный огонь шести немецких пулеметов. Товарищи слышали, как смертельно раненный Сигер, лежа в воронке, звал мать и просил воды. Ранее в этом году в стихотворении «Свидание со смертью» (I Have a Rendezvous with Death) он писал:

Однажды смерть назначит мне свиданье
В глухом углу, снарядами изрытом,
Когда весна свой совершит обряд
И травы на лугах зашелестят.

Господь свидетель, как хотелось мне

Любить и наслаждаться ароматом
Возлюбленной, когда в блаженном сне
Два сердца бьются в такт и два дыханья
Сливаются предутренней порой…
Но мне со смертью предстоит свиданье
В предместье, жарким пламенем объятом,
Когда повеет в воздухе весной.
И ждать меня ей не придется долго,
Я вовремя приду – из чувства долга.

К исходу ночи легионеры освободили Белуа-ан-Сантер, но 25 офицеров и 844 солдата были убиты или тяжело ранены: силы атакующих уменьшились на треть.

Зигфрид Сассун вспоминал, как 4 июля, идя вдоль бывшего немецкого хода сообщения, видел в нем страшно изуродованные трупы. Пухлый коренастый человек с подкрученными усиками лежал ничком с повернутой головой и словно пытался прикрыть голову рукой, а во лбу чернела дыра от пули. Он походил на сломанную куклу. Рядом другой труп, весь изломанный, с многодневной черной щетиной и ощеренными зубами. В полдень, ближе к линии фронта, они видели тридцать своих солдат, лежавших вдоль дороги между Мамецем и Карнуа. Некоторые соединили окровавленные пальцы, словно, объединенные смертью, пожимали друг другу руки. Зловоние было нестерпимым.

Военный корреспондент Филипп Гиббс, идя в тот же день вдоль недавно отбитых немецких траншей во Фрикур, вспоминал: «Это выглядело как победа. Мертвые немцы в развороченных траншеях, грязь, мерзость и вонь смерти по всей этой искореженной земле, и страшные разрушения, которые причинили наши орудия, и ярость огня, который все еще изливали наши батареи, перенесенные ближе к вражеским укреплениям. Я спускался в германские блиндажи на несколько пролетов лестницы, поражаясь их глубине и прочности. Наши так не строили. Немецкое усердие было нам упреком – и все же мы захватили плоды их труда, и в этих темных пещерах лежали трупы немецких рабочих, убитых нашими ручными гранатами. Я сбежал от этих раздутых трупов. Это было кошмарное зрелище: изувеченные тела валялись там среди мусора из обрывков одежды, осколков гранат, старых ботинок и бутылок. Мертвецы кучами лежали в канавах, бывших траншеях, которые сровнял с землей наш артиллерийский огонь. Наши кололи их штыками. Помню одного немолодого солдата: он сидел, прислонившись к куче земли, с приподнятыми руками. Несмотря на пробитый живот, на губах его застыла легкая усмешка. Он был мертв».

Гиббс прокомментировал: «Победа!.. Некоторые из убитых немцев были совсем мальчишки, слишком юные, чтобы расплачиваться за преступления стариков. Возраст других невозможно было определить: у них не осталось лиц, только кровавое месиво над воротничками мундиров. Ноги и руки валялись отдельно от тел».

Первые раненые в битве на Сомме начали прибывать в Лондон 4 июля. Вера Бриттен, работавшая тогда в Камберуэлльском госпитале, вспоминала, как «эшелоны раненых беспрерывно поступали в первые две недели и с краткими передышками прибывали в течение всего этого горячего месяца и первой половины августа». Удаленность от фронта не защищала от постоянного стресса. «День за днем я боролась с мучительным, пугающим чувством, к которому так и не привыкла за все годы работы медсестрой, встречая все новые и новые прикрытые носилки. Я подбегала к ним с колотящимся сердцем, не зная, что скрывается под коричневой простыней, какое меня ждет страшное зрелище, жуткие звуки или смрад, гадая, увижу ли я чью-то агонию или неизбежную смерть». Случайно среди раненых, попавших в этот госпиталь, оказался брат Веры Бриттен Эдвард. Он провел в Англии много месяцев, страдая от мучительной боли.