Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Британский сектор во Фландрии действительно оттягивал на себя немалые силы Фалькенхайна, однако французам доставалось не меньше, и они сделали все от них зависящее, чтобы удержать фронт. Немцы, допрашивавшие французских пленных, докладывали, что те жалуются на бездействие британских соседей, тогда как британцы точно так же жаловались на французов. Войска Фоша южнее британского участка снова и снова шли в контратаку, не давая врагу опомниться. Сержант Поль Кошо, 35-летний владелец бакалейной лавки в Бретани и отец четырех маленьких детей, во Фландрии впервые поучаствовал в бою, и пережитое его поразило: «Я и не думал, что война будет такой. … В нашем полку творилась такая неразбериха и так не хватало руководства; я видел, как плохо обращаются с ранеными. … Первые два дня приходилось питаться крошечными кусочками засохшего хлеба, хотя от волнения все равно пропадал аппетит. Поначалу мы пили вино, потому что кто-то предприимчивый прошелся по подвалам разрушенных домов, но потом нам доставался только холодный кофе»{994}. Впечатления Кошо напоминали сплошной нескончаемый кошмар, от которого он очнулся лишь в конце ноября, когда его эвакуировали с фронта по болезни.

23 октября французская пехота предприняла отчаянную попытку отвоевать Пашендаль. В первых рядах атакующих выступал командир пехоты, генерал Мусси, подгонявший солдат криками: «Allons, allons, mes enfants. En avant! En avant!» «Bien, mon g'en'eral!»[32] – откликались солдаты. Однако стоило врагу открыть огонь, они кидались прочь в поисках укрытия, и атака захлебывалась. Мусси попытался поправить дело шуткой: «Il faut absolument arriver a Passchendaele ce soir, ou pas de souper, pas de souper!»[33]{995} Получили уцелевшие ужин или нет, но Пашендаль французы не взяли. Британцам казалось, что Мусси ведет себя скорее как ротный, чем как генерал, однако у них самих нашлось немало его подражателей. Какие бы претензии ни выдвигались позже насчет «командования из укрытия», в Первой битве при Ипре высшие офицеры с обеих сторон не кланялись пулям и закономерно гибли.

Противоборствующие стороны как будто состязались между собой в количестве страдания и самопожертвования. Немецкий солдат Пауль Хуб писал домой 23 октября: «Мария, не передать словами, как ужасна эта война. Видела бы ты ряд носилок со страшным грузом, поняла бы, о чем я. Пока мне даже не представилось шанса выстрелить. Приходится иметь дело с невидимым врагом»{996}. Разорвавшийся снаряд навсегда лишил Хуба слуха, многих его однополчан постигла еще более страшная участь. Немецкий унтер-офицер Кнаут, получив серьезное пулевое ранение в грудь к северу от Ипра, признавался позже, что поймал себя на радостной мысли: «Что ж, отпразднуешь Рождество дома!» Однако Фалькенхайн продолжал наступление, обрекая войска на новые тяготы. Сержант Густав Сак жаловался своей жене Пауле в письме, написанном близ Перонна 26 октября, как плохо их кормят{997}. В 7 утра они пили слабо отличимые друг от друга кофе или чай, поздно вечером получали суп из полевой кухни и пайку хлеба. Вместо траншеи они занимали одиночные окопы, где спали на соломе. Что до войны, «все совсем, совсем не так и куда безумнее, чем можно было себе представить. … Ничего не видно, хотя злобный враг [это Сак так горько шутил] в каких-нибудь 300–400 м, но слышно хорошо»{998}. В другом письме он добавлял: «Я замерзаю! Сегодня стою в карауле с 7 до 7 – луна высоко, ватные облака, живописный восход, повсюду куропатки, сплошная идиллия – но холод, холод, холод и голод!»{999}

Каждый британский солдат уже выучил, что стихающий грохот вражеской канонады означает начало пехотной атаки. Капитан Генри Диллон писал родителям о ночном столкновении с врагом 24 октября: «Огромная серая людская масса валила прямо на нас с расстояния около 50 м – примерно как от летнего домика до каретной. … Я выстрелил, и почти одновременно выстрелили стоящие рядом. По серой массе пробежала волна. На самом деле кто-то из немцев упал, на них упали бегущие следом, но остальные продолжали бежать. Никогда я еще не стрелял так часто. … Вся правая кисть теперь один сплошной синяк от передергивания затвора. … Пальба стихла, из темноты донеслись громогласные стоны. Раненные в руки и ноги пытались отползти; другие, уже не способные двинуться, испускали последние судорожные вздохи под пронизывающим их истерзанные тела холодным ветром, а на фоне зловещего багрового зарева над фермой виднелись лежащие вповалку серые черти, подстреленные теми, кто стоял слева от меня. Жуткое, невозможное зрелище – кто-то из них приподнимался на локте и отползал в сторону»{1000}.