Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Слез было пролито немало. Князь Лихновский плакал без устали, покидая немецкое посольство в Лондоне, а король Вюртемберга Вильгельм II рыдал, провожая на фронт свои полки. Уинстон Черчилль прослезился, прощаясь с Генри Вильсоном по дороге во Францию, после чего сотрудник штаба признавался в дневнике: «Никогда прежде он не был мне так симпатичен». За исключением ветеранов колониальных войн поразительно мало кто из британских военных, отправляющихся через Ла-Манш, представлял себе особенности службы. Например, у лейтенанта лорда Каслросса, состоявшего в Ирландской гвардии, за плечами не было и дня военной подготовки: командир полка, друг семьи, согласился взять юношу на фронт в качестве одолжения (в Ирландской гвардии существовали свои правила набора){318}. Британский джентльмен, возвращаясь домой из Кале после долгого пребывания за границей, встретил на Ла-Манше пароход, везущий на юг британские экспедиционные войска. С палубы, где выстроились сотни военных, летел зычный рев: «Мы умрем с честью!» «Какие величественные слова исторгает эта война из глоток простых людей», – с высоты своего возраста и положения заметил англичанин{319}.

3 августа в 5 утра Шарля Стайна и его товарищей по бельгийскому гренадерскому полку разбудили звуки рожка. Два часа спустя они построились и получили индивидуальные перевязочные пакеты. Полковник выступил с речью, заявив, что Бельгии теперь неизбежно придется сражаться, чтобы защитить себя. В ответ они прокричали: «Vive le Roi! Vive la Belgique! Vive le colonel!» («Да здравствует король! Да здравствует Бельгия! Да здравствует полковник!»). Полк промаршировал мимо толпы зевак – кто-то из провожающих кричал «ура!», остальные – особенно женщины – плакали{320}.

И все же предстоящие сражения пока не пугали, а скорее волновали воображение. Йоже Цвелбар – подающий надежды молодой художник, отправлявшийся служить австрийским пехотинцем, писал в смятении своему другу: «Одному Господу известно, вернусь ли я, но если вернусь, то настоящим мужчиной. Я понимаю, как мужает человек в подобных обстоятельствах. … Этот год стал для меня переломным. Я очнулся от грез. Я планировал поехать в Венецию»{321}. Лейтенант Шарль де Голль писал: «Прощай, моя комната, прощайте, книги, прощайте, родные вещи. Насколько ярче кажется жизнь и насколько резче проступают даже самые пустяковые ее детали, когда она, возможно, вот-вот оборвется»{322}. Однако, как и подобает кадровому военному, он смотрел в будущее без страха, «заранее восславляя» «неизведанное приключение»{323}. Капитан Плье де Дьюс, напротив, пребывал в романтичных иллюзиях: «Фронт – волшебное слово, несущее в себе славу и героизм, сплав всего самого благородного и возвышенного в человеке. Самоотречение ради того, чтобы защитить родную землю. … Я едва могу скрыть переполняющий меня восторг».

В воскресенье 16 августа на вокзале Потсдама бравая шумная компания в серой полевой форме, с сияющими орденами и медалями, грузилась в 11 поездов, увозивших кайзера, Мольтке и их штабы в новую ставку командования в Кобленце. Начальник Генштаба сказал несколькими днями ранее: «Если в мире еще осталась справедливость, эту войну должны выиграть мы»{324}, – и пока Мольтке этого настроя не изменил. К негодованию подчиненных, из уважения к слабому здоровью Мольтке его жене Элизе с горничной было выдано лично кайзером разрешение сопровождать супруга, обеспечивая домашний уют человеку, который больше других способствовал развязыванию этой войны. Когда состав тронулся в дальний путь, одетые в форму пассажиры с восхищением отмечали скрупулезность подготовки: таблички с фамилиями на каждом купе и на обеденных столах появились, едва поезд отошел от перрона. Однако некоторых этот чрезмерный комфорт, изысканная еда и вино беспокоили. «Кто мы, воины или изнеженные сибариты?» – удивленно задавался вопросом один из них.

Десятилетний Ив Конгар, живший в Седане, у самой франко-немецкой границы, писал, переполненный эмоциями, 29 июля: «Я думаю только о войне. Хочу стать солдатом и сражаться»{325}. Однако уже через несколько дней действительность ворвалась в его мир самым грубым образом – авангард немецкой армии пересек границу с Францией. Вступающие в Седан войска безжалостно отбирали у жителей автомобили, лошадей, вино, продукты и даже домашние телефоны. Отец Ива Конгара попал в число заложников, взятых с целью заставить город повиноваться.