Первая мрачная ночь

– Ты думаешь, что если я следователь, то только и делаю, что сижу в прокуратуре? Нет, Юля, в жизни все похуже, нежели в твоих книжках. Алле? Сергей Степанович? А? Какие книжки? Да нет, я не вам. Здесь дочь ваша… Да нет же, не у вас здесь, а у меня здесь. Мы сейчас в полиции находимся. Да и где ей еще быть такой? – Ну ничего себе! За что он обзывается? – Нет, не шучу. Забирайте скорее, а то она и тут всем нервы вымотала, мы вам еще приплатим… Ах, вот что. – И он повесил трубку.

– Что? Они не хотят меня забирать? Даже… даже за деньги? – Я почувствовала, что сейчас расплачусь.

– Слава богу, нет, хотят. Я бы на их месте не хотел… Просто у вас сломалась машина, и придется твоему папе искать.

– Кого? Меня искать?

– Да нет, у кого бы машину позаимствовать. Или такси вызывать будут. До тех пор тут посидишь, ничего с тобой не сделается. Ну что, времени у нас навалом, поэтому я внимательно тебя слушаю.

– А я ничего не говорю!

– А я жду, когда ты, голубушка, расскажешь, как докатилась до жизни такой, что ночью на помойке деньги ищешь.

Делать нечего, стала рассказывать, для начала задав вопрос а-ля Таня Грачева:

– Вот вы где деньги храните?

– Не понимаю, при чем здесь я? – засмущался Акунинский, но все же ответил: – В серванте. Но какое это имеет значение?

– Самое прямое, – заверила я. – Вот у вас – в серванте, а у нас – в помойном ведре, в мешочке. Поняли теперь? – Далее последовало повествование про Таньку и одну тапочку, а как следствие – про ночной поход по бакам.

Внезапно меня посетил образ. Нет, не Пресвятой Девы Марии, а простого бомжа Васьки, который так яростно умолял отпустить нас. И что же вышло? Я, значит, сижу здесь и жду, когда за мной приедут и увезут домой, а бедный Василий там, за решеткой, на нарах… Быть может, его тоже сейчас раздевают, как пытались сделать со мной, и никто ему не поможет. Или уже раздели?

– Борис Николаевич!

– Да.

– У меня к вам одна просьба.

– Эх, скоро я твоими просьбами дом выстрою, – заговорил он загадками. И при чем тут дом? – Ну давай.

– Тогда на помойке со мной один парень был.

– Что, помогал деньги искать? – проявил следователь чувство юмора.

– Да нет, он там был сам по себе. – Я набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула: – Бомж он.

Борис Николаевич схватился за сердце:

– Так, еще бомжей мне не хватало. За каким кляпом он тебе сдался?

– Приведите его, пожалуйста, сюда!

– Зачем? Он же бомж! Его все равно дома никто не ждет, потому что у него нет дома. Здесь ему лучше. Крыша над головой и прочее.

– Да, я знаю, но… – На улице его никто против воли не разденет! Но как я об этом скажу? Он ведь не поймет! – Борис Николаевич, вы, наверно, меня не поймете, но он… голый! Его, скорее всего, уже раздели! – Я рассчитывала разглядеть в его суровых глазах намек на сочувствие к оголенному, но в них заплескался… испуг! Почему? – Только отцу не говорите! – поспешно добавила я. Он ведь у меня такой! Услышит про особь мужского пола и устроит допрос в гестапо!

– Да уж, конечно, как ТАКОЕ скажешь… Хм, я понимаю, Юля, тебе восемнадцать лет, это естественно, что у тебя возникает, хм, некий интерес, но… Просить меня привести к тебе обнаженного бомжа, дабы удовлетворить твое любопытство, – это, по-моему, слишком! Попроси мать купить тебе какие-нибудь там журналы, не знаю…

Смысл сказанного доходил до меня очень медленно, как до тираннозавра, но когда дошел!..

– Спятил! – вскочила я с кресла. – Ты че, совсем?! Мне не нужен голый мужик! Я прошу тебя его выпустить, пока с ним еще не сделали какую-нибудь гадость!

– А, вон оно что… – Бориска покраснел всей своей лысиной, которая, на мой взгляд, с каждым днем завоевывала все большие территории на площади его головы. – Так, – сказал он, выдержав пятиминутную паузу, в течение которой, надо полагать, переваривал всю несуразность случившегося. – Мало того, что я ее вытащил, она еще настаивает на освобождении какого-то предположительно голого бомжа! Дела-а…

– Бомжи тоже люди! – проснулась во мне ярая противница расизма, апартеизма и всяческих дискриминаций. Потом она во мне слегка попритихла и решила брать Акунинского жалостью: – Он такой хороший человек!

Он прыснул со смеху.

– Боже, она сведет меня в могилу! Даже в таком месте успела с кем-то подружиться! Ладно, сейчас все устрою, – махнул он рукой и снова пододвинул к себе телефон.

Через пятнадцать минут взору моему предстал блаженно улыбающийся Василий. Одетый.

– Это и есть твой протеже? – проявил следователь любопытство и не побрезговал оглядеть новоосвобожденного. – Н-да, – протянул в итоге, чем оскорбил мой вкус. – Имя-то есть у вас?

– А как же? Василий Петрович Бардо меня звать, – ответил мой недавний «коллега».

– Так вот, Василий Петрович. Запомни лицо этой дамы, благодаря ей ты на свободе и… – он, видимо, хотел добавить «необнаженный», но передумал. – Неважно. Ступай.