Первая научная история войны 1812 года

Это и объясняет то чудовищное чувство зависти к гениальному и блестящему во всех своих делах Бонапарту. Ничтожество прекрасно осознавало свою бездарность — и оттого ненависть только крепла. Александр озлоблялся — и в итоге положил жизни много сотен тысяч своих подданных лишь для удовлетворения собственного больного тщеславия маленького человека. Сотрудник государственного Эрмитажа, исследователь эпохи Александра I В. М. Файбисович (1950 г. р.) резюмирует:

«Впрочем, и дружба, и вражда Александра с Наполеоном были сотканы из парадоксов: миролюбивый русский император был инициатором всех своих войн с Францией, а воинственный император французов неустанно добивался союза с Россией».⁸¹

Свою страну Александр Павлович презирал и не чувствовал себя в ней комфортно (об этом подробнее мы узнаем позднее). Еще в 19 лет он записал:

«Мое намерение — поселиться с женой на берегах Рейна…»⁸²

Позже, развязав войну 1812 года, он бросит армию — и из далекого Петербурга станет наблюдать за несчастиями своего народа (Александр также отдаст приказ выжигать города и села перед оставлением их русской армией). А после этого ада царь отправится путешествовать по Европе — и несколько лет почти не появляется в России (он также никогда не посетит Бородинское поле — этого русские офицеры ему не простили до самой смерти). Перефразируя известную сентенцию, скажу, что империя гниет с императора.

Показательно: сразу после вступления армии союзников в Париж в 1814 году Александр отправился в шато Мальмезон — навестить императрицу (титул после развода с Наполеоном за ней был сохранен) Жозефину.⁸³ Он был крайне мил с ней, часто гулял в парке, изучал комнаты, в которых жил Наполеон. Русский император даже купил у нее часть коллекции произведений искусства и вещей, принадлежавших Наполеону. За такое любезное отношение Жозефина подарила ему знаменитую Камею Гонзага (парный портрет Птолемея Филадельфа и Арсинои II), ныне находящуюся в Эрмитаже. Жозефину Александр поспешил навестить — а вот вдов погибших русских солдат и офицеров проигнорировал. Равно как и не покупал для Зимнего дворца декоративно-прикладные произведения (из бересты, лапника…) и лубки русских крестьян (хотя они «исконнее»).

Весьма интересно узнать, как же в окружении царя относились к его подданным? О русофобии Александра I мы поговорим еще позднее — и с документами в руках, а сейчас я процитирую наставительное письмо его воспитателя, швейцарца Фредерика Сезара Лагарпа (1754–1838):

«…пускай в течение некоторого времени, как ни противно это национальному тщеславию, туземцам придется у иностранцев брать уроки, главное — приблизить момент, когда смогут туземцы сами других туземцев воспитывать».⁸⁴

Итак: для царя-немца и его учителя-швейцарца население Российской империи — это «туземцы». Безусловно, сама идея обучения отсталого народа цивилизации — совершенно верна, но отношение, выраженное в упомянутой категории, легко может перерастать в использование царем своих подданных в качестве расходного материала в деле реализации своих амбиций и маний.

О степени личного участия цесаревича Александра в убийстве Павла свидетельствует среди прочих и такой документальный рассказ офицера, кстати, прошедшего всю войну 1812 года — Матвея Ивановича Муравьева-Апостола (1793–1886):