Первая научная история войны 1812 года

Покачиваясь на родных рытвинах вместе с автомобилем марки «Жигули», через некоторое время мы объехали еще одного жителя, лежавшего у забора: но одна нога его все же сильно еще оставалась на проезжей части. Эта поза походила на символ «особого пути». Теперь уже, когда я подрос и метафизически приподнялся, я понимаю, что, возможно, не какой-нибудь профессор или менеджер, а именно этот человек и есть глубочайший индивид! Возможно, только лежа и глядя, как в луже из фильмов Андрея Тарковского отражаются небеса Андрея Болконского, вы можете по-настоящему ощутить тот местный «космизм», о котором писали философы-мистики. Однако вернемся в мое гигиеничное и оттого поверхностное, с метафизической точки зрения, детство. Отец вышел из машины — и также предпринял попытку узнать у лежачего относительно моего редута, героически защищаемого в 1812 году. Ответ оказался столь же нечленораздельным, что и в первом случае; единственное, что я дешифровал — так это утверждение, что «мы победили!». Из-за плетня раздались какие-то крики — и мы ретировались.

И все же счастливая звезда вывела наш транспорт ко всем страстно желаемым мною памятникам. Однако, нарадовавшись вдоволь, я проголодался. Так как никаких кафе на достопамятном объекте мы не обнаружили — то довольствовались бутербродами.

Уже в том раннем возрасте я стал задумываться: неужели, если вот так (как я описал…) обстоит дело в наши дни, то 200 лет назад и до отмены крепостного права, до всеобщей грамотности (хотя толку-то?), все было «выше, чище, духовнее»?

Моя вторая поездка на поле Бородина состоялась примерно двумя годами позднее. Тогда я посетил музей. Как и в других советских (ну, постсоветских — это одно и то же) заведениях на меня моментально набросилась какая-то дикая бабка с криками «снимать запрещено!» Я изучил скудную экспозицию и был поражен: в развешанных плакатах были ужасные ошибки в численности войск, неверные цитаты и тому подобные ляпсусы. Еще смешнее были карты с солдатиками, которые изображали несуществующие «8 атак на флеши» (их выдумал в свое время неудачно размещавший русскую армию на поле Карл Толь, чтобы скрыть тот факт, что флеши были взяты французами почти сразу — утром). Я спросил у одной из экскурсоводш, почему эта ошибка продолжает транслироваться? — Мальчик, тебе что, больше всех надо?! — ответила недовольная тетка. Примерно в том же духе позже мне отвечали и профессора МГУ. Помню, как-то (примерно на третьем курсе истфака) один «доктор наук» мне злобно заявил: «Ну, вы какие-то там документы обнаружили — и молчите! Чего всем нам жизнь усложнять?!»

Переносимся в 2000 год: мне 18 лет, я студент исторического факультета МГУ, уже много раз выступал на научных конференциях, меня уже знали все отечественные специалисты по эпохе. Я предложил двум своим коллегам воспользоваться машиной моего отца и вместе посетить «праздник» — «День Бородина» (поражение? неважно — назовем победой и будем праздновать!). Кратко об этих коллегах.

Благодаря моей неистовой страстности и быстроте во всем, что мне интересно (история, театр, кинематограф, пение и т. д.), большинство моих знакомых с ранней юности были гораздо старше меня, принадлежали к совсем другим поколениям. О Любимове и Зельдине я уже упоминал, а если говорить о музыке — то это великие Пласидо Доминго, Елена Образцова, Татьяна Шмыга и многие другие удивительные люди. В истории как роде занятия, к сожалению, на мой век не выпало столь же ярких личностей для общения (хотя я застал советского исследователя древностей Б. А. Рыбакова, приятельствовал, а затем оппонировал профессору В. Г. Сироткину и т. д. — но это все же несоразмерно с вышеупомянутыми деятелями). Но, тем не менее, в тот раз я пригласил двух своих знакомых — уже очень пожилого, но все еще бравого полковника в отставке и военного историка Александра Георгиевича Кавтарадзе и музейщицу Лиду Ивченко отправиться за компанию.

Александр Георгиевич был мне симпатичен своим характером. Рассказывали, что в период своей службы кадровым офицером он ходил с огромной собакой, чтобы лишний раз не здороваться за руку с теми, кого не сильно уважал. Он был автором небольших сочинений о Суворове и Ермолове, а также статьи о Ватерлоо (ее «отдельный оттиск» до сих пор хранится в моей коллекции: его мне передарил В. Сироткин). Несколько раз во время научных конференций после моих докладов он демонстративно и громко поддерживал мои концепции (в то время как многие прочие участники /зачастую мелкие музейщики и прочие «младшие научные сотрудники»/ боялись спорить, с перекошенными от рождения и от моего доклада рожами они мне завидовали, ненавидели и трусливо шушукались по пыльным углам).