После того, как я расколотила пару чудом сохранившихся мензурок,то ворчавший, как старик, Олень выдворил меня из лаборатории и продолил любовно полировать тряпочкой алхимическую печь. В кухне я застала Хинча, пытавшегося надеть на вингрета кожаный ошейник с мерцающим красным камнем. Кот зашипел, расширив необъятную пасть с раздвоенным языком, и блеснул бесноватыми глазищами. Недолго думая, прислужник вдарил зверю серебряной ложкой между ушей.
– Сиди тихо, демон!
Карлсон испуганно пожал уши, пасть схлопнул и с обиженным видом позволил застегнуть на шее кожаную полоску.
– Как дела? – полюбопытствовала я.
– Мы пытаемся найти общий язык, - прокомментировал инч, а кот басовито, но очень жалобно мяукнул, словно умоляя отогнать сильного хищника.
На столе стоял поднос с фарфоровым чайничком и чашкой на блюдце.
– Это для Макса? – полюбопытствовала я.
– Успoкаивающий отвар.
– Я отнесу.
– Подозреваю, что в этом случае он не поможет, – буркнул недовольно прислужник.
– Я постараюсь его не бесить, – пообещала я и немедленно подхватила поднос. Чашка поскакала по блюдцу, едва сумела перехватить и спасти от падения. Испуганно глянула на Хинча. У прислужника и вингрета оказались одинаково вытаращенные глаза.
– Посуда цела, - объявила я.
– Может, мне стоит заново варить соус? - тихо спросил Хинч.
– Не торопитесь, – отозвалась я. - К очагу всегда успеете встать.
В комнате, где Макстен принимал просителей, сегодня было пусто. Пару раз по Мельхому разносился стук извне, но чернокнижник ни разу не открыл дверь. Видимо, после прерванного утреннего занятия из-за паршивого (в смысле, крылатого) кота он, как любой нормальный мужчина, был чуточку раздражен и опасался кого-нибудь проклясть насмерть.
В настороженной тишине истерично звенела посуда. На громкое бряцанье даже плотоядный цветок Васенька повернул голову и раскрыл ярко-синюю пасть с недоеденной мухой. Магическая дверь тускло светилась по контуру. Однажды, когда никто не видел, из любопытства я ее открыла, но попала не в город, а в старый пыльный чулан, абсолютно пустой и с заколоченным окном.
Подойдя к винтовой лестнице с лихо закрученными ступеньками, я посмотрела наверх и прикрикнула:
– Макс,ты еще бесишься? Может, обойдешься без успокоительного настоя?
– Да, - донеслось сверху.
– Да – бесишься? Или можно оставить здесь? – буркнула я себе под нос и все-таки потащила настой наверх. Донесла непонятным чудом, расплескав напиток, цветом напоминавший кока-колу, по подносу. Проще было успокоительное хлебать прямо с края, пошире раскрыв рот, чем нервничать и прихлебывать из капающей с донышка чашки.
Макстен сидел в кресле и, отвернувшись к окну, что-то рассматривал во дворе.
– Я все пролила, – честно призналась я, пристраивая поднос на низкий столик. – Что изучаешь?
– Дерево, - вымолвил он.
– Какое дерево? - не поняла я и приблизилась к окну. Из кабинета чернокнижника открывался вид на внутренний двор, но лишь смутно похожий на наш уютный дворик, где от деревянной калитки в замковой стене до открытой кухоннoй двери было рукой подать. Пространство заметно расширилось. Забор вырос в высоту и отодвинулся на десяток метров, переместился колодец, а над ним выросла свежая деревянная домина. В самом центре двора в лучах теплого летнего солнца зеленел огромный старый дуб.
Дерево Кернов окончательно проснулось.
– Это хорошая примета или плохая? - оглянулась я к Макстену.
– Я не верю в приметы.
От пронзительного взгляда по спине побежали мурашки. Макс не настойчиво, а приглашающе потянул меня за руку. Не разрывая зрительного контакта, подвластная и послушная, я села к нему на колени. В тягучем томлении провела кончиком пальца по линии скулы, погладила шрам, очертила контур носа, осторожно дотронулась до сжатых желваков.
– Что ты, по-твоему, делаешь? – тихим хрипловатым голoсом спросил он.
– Пытаюсь попросить прoщения. Ты ещё злишься за вингрета?
– Ну, раз ты захотела кота, – вымолвил он, - как я могу тебя остановить?
– Если он съест черный гримуар, ты свернешь мне шею?
– Я придумаю что-нибудь интереснее и уверен, нам обоим понравится…
Мы целовались жестко и страстно, пока в легких не заканчивался воздух. Одним резким движением Макс придвинул меня так близко, что межу нашими телами не осталось и тонкой прослойки воздуха. Мужские руки беззастенчиво забрались под юбку, сжали ягодицы. Голова шла кругом. Широко разведя колени, я снова с аслаждением ощутила, насколько он возбуден. Нервными пальцами начала расстегивать пуговицы на натянутом гульфике,торопясь освободить, завладеть. Пока никто не помешал, не постучался, не заявил, что печется о нашей чести и о чем-то еще. Какая, право, глупость. О какой гордости говорят они, когда от каждого прикосновения тело горит огнем, теряется точка опоры, любая ласка заставляет выгибаться, вжиматься и тереться?
В упоительный хмель ворвался деликатный стук в двери Мельхoма. В смысле, в магические двери, а потому деликатный стук казался громoподобным. Мы замерли.