Первая просека

— Ну, тогда это липа! — Агафонов решительно мотнул головой. — Честное слово, Захар, липа! И ты на веру ее не бери. Проверь, убедись, а уж потом делай выводы.

На протяжении двух недель, что оставались до конца сборов, Захар не написал ни одного письма домой, хотя за это время получил два от Настеньки; в обоих она с тревогой спрашивала, почему он молчит. Даже командир заметил, что Жернаков стал намного пассивнее, чем прежде, относиться к боевой учебе.

Захар не сообщил Настеньке о своем приезде. Все пережитое невыносимым грузом давило на плечи. Но вот удивительное дело: где-то в самых дальних закоулках души, в подсознании таилось чистое, светлое, ничем не запятнанное чувство любви к Настеньке, тоска по ней. А Наташка! Какая-то она теперь? До боли, до спазм содрогалось сердце при мысли о дочке. И чем ближе к дому, к дверям квартиры, тем сильнее волнение.

Но на стук в дверь никто не откликнулся. Пришлось доставать из чемодана свой ключ. В квартире никого. Значит, Настенька увела Наташку в детский садик, а оттуда пойдет на работу. И сразу ревнивое любопытство: что изменилось в его отсутствие? Кажется, все по-старому. Ага, на его письменном столе новый дерматиновый верх. О, да и стул новый, а вон и второй, у кушетки, на кухне. Нет ли пустых бутылок из-под вина? Ведь он любит выпить. Пустых нет, но в шкафу оказалась нераспечатанная бутылка портвейна. Откуда она? Может быть, для него брала, а он не пришел?

Никогда еще не бывало с Захаром, чтобы он пил один. А тут вдруг захотелось — не то назло кому-то, не то просто от горечи на душе. В духовке нашел жаренную с ветчиной картошку, манную кашу на молоке — Наташкину еду, горячий чай. С трудом откупорил бутылку, налил полный стакан и прямо стоя вытянул все до дна. Есть не хотелось, сжевал несколько хрустящих кружков картошки, поставил сковородку в духовку. Вспомнил про конфеты — подарок Настеньке и Наташке (что бы там ни было, а гостинец нужен, когда возвращаешься домой), достал из кулька леденец и долго сосал его. Вино ударило в голову. Легко, как-то даже весело стало на душе. Забылась боль обиды, и так захотелось сейчас обнять и приласкать Настеньку! В легком винном угаре бродил Захар по квартире, не находя себе никакого занятия и не зная, на что решиться: лечь ли отдыхать или позвонить на работу Настеньке и позвать ее домой? До чего же сиротливо на душе, когда ты один!.. Захар прилег на кушетку, чтобы поразмыслить, да и не заметил, как уснул.

Сколько он спал, неизвестно, только когда открыл глаза, перед ним стояла Настенька — радостная, сияющая.

— Приехал муженек и помалкивает? — Она присела на край кушетки и, не дав Захару опомниться, прильнула к его губам.

Спросонья, да еще после стакана вина, Захар и не вспомнил сразу о своей обиде. Только придя окончательно в себя, нахмурил брови, грубовато отстранил от себя Настеньку. Нет, нелегко дался ему этот жест, он был на грани того, чтобы обо всем забыть и простить Настеньку — ведь вон как она соскучилась по нему! Но нет, хватит, он больше не намерен прощать ей лицемерия и лжи.

— Зоря, ты почему отталкиваешь меня? — удивилась Настенька.

— Хочу объясниться с тобой…

Он сел за письменный стол.

— Либо ты мне сейчас начистоту расскажешь о своих отношениях с Прозоровым, — продолжал он, сурово глядя на жену, — либо я собираю свои вещи и ухожу от тебя. Одно из двух, иного выбора нет.

— Я тебя не понимаю, Зоря… — Настенька широко открытыми глазами смотрела на Захара. — От тебя, кстати, попахивает. Ты сильно выпил, что ли?

Захара взорвало. Не владея собой, он грохнул кулаком по столу и заорал:

— Когда ты перестанешь обманывать меня! Я повторяю: либо ты…

— Да не надо повторять этого глупого вопроса. — Настенька ласково улыбнулась. — О каких ты отношениях моих с Прозоровым говоришь?

— Ты что, маленькая?

— Да, честное слово, Зоря, милый, нигде, кроме как на работе, я не вижу Прозорова. И откуда, ты взял эту гадость? Сказать, что я его терпеть не могу, я не скажу, потому что уважаю его как инженера и как порядочного человека. Говорить же о каких-то особых «отношениях» с ним, ну, просто глупо! Да, он мне объяснился раз в любви, это было уже в конце нашего пути, как раз перед твоим приходом в Вознесеновку, но что из того? Он уважает нашу семью, очень уважает и высоко ценит тебя, никогда даже намека не сделал, чтобы вторгнуться в нашу с тобой жизнь.

Не говоря ни слова, Захар достал бумажник, извлек из него письмо, рывком протянул Настеньке.

— На, читай.

Настенька впилась глазами в строки, приложила ладонь к щеке.

— Боже мой, да кто же мог написать такую гадость? Тут же нет ни одного слова правды, Юркова? А кто эта такая? — Настенька с интересом взглянула на Захара.

— А откуда мне знать? — Он сумрачно посмотрел на жену.

— Я сейчас схожу к соседям, спрошу, к кому она ходит.

С этими словами Настенька, поправив прическу, вышла в коридор.

Ну что за диво! Ведь так убедительно говорит обо всем Настенька, что у Захара даже от одного этого короткого объяснения пошатнулись все подозрения. А может, и впрямь это злой навет, клевета?