Первая просека

Облюбовав прямую, как свеча, пихту, Захар стал показывать, как нужно зарубать козырек, откуда и с каким наклоном подпиливать, чтобы дерево упало в нужном направлении. Потом они с Бонешкиным взялись за пилу. Работая изо всех сил, Захар тут же объяснял, как держать пилу, но вскоре запыхался, вспотел.

— Ну-ка, Харламов, возьмись ты с кем-нибудь, мы передохнем. — Он передал пилу, стал наблюдать, вытирая пот со лба. — Только не рвите, пускайте свободно. Вот так, вот так. Вас и учить, оказывается, нечего!

Пихта задрожала мелко-мелко, словно в агонии, посыпался иней, она покачнулась, секунду еще постояла и начала падать. Сначала она клонилась медленно, но вот хрустнуло у комля, с захватывающей стремительностью пихта рухнула на ветви соседних деревьев, с треском обломала их и глухо упала в снег вдоль ложа распадка.

— Слушай, Жернаков, возьми меня к себе в напарники, — сказал Харламов, вытирая пот, — ей-богу, не пожалеешь. Мы с тобой быстро всех пообщелкаем. Ты на работу горячий, и я тоже не люблю прохлаждаться.

— Мы уже с Каргополовым привыкли.

— Так это даже неправильно, что бригадир и комсорг — напарники. А потом же вы оба хорошо знаете дело, а в бригаде столько людей, которые в глаза не видели этой работы. Кто же их будет учить? Давай, а? А Каргополов пускай работает на пару с кем-нибудь из наших.

— Ладно, вечером решим, а сейчас давай вот эту свалим. — Захар смерил глазами стройную лиственницу, ствол которой лишен был веток, только на макушке просвечивала крона. — Лиственница самое крепкое дерево, — говорил Захар, кряхтя. — Будешь в Пермском, обрати внимание: все избы из нее рублены. Полсотни лет простояли, а время не тронуло их.

Древесина лиственницы действительно оказалась крепкой как сталь. Когда дерево, наконец, упало, оба долго стояли, часто дыша.

— Не-ет, — первым сказал Харламов, — если пилить только лиственницы, то норму в пять с половиной кубометров, факт, не вытянешь! Лучше валить пихту.

Захар подозрительно посмотрел на него, недобро прищурив глаз, проговорил раздумчиво:

— Та-ак… Ну, а лиственницу кто будет заготовлять? Каргополов со своим напарником? Ну и гусь же ты, Харламов! А еще в напарники просишься!

— Да ты чего, Жернаков? Что я такого сказал?

— Не прикидывайся дурачком. Если ты собираешься так «общелкивать», то я тебе не товарищ.

— Да я просто в шутку сказал, честное слово, в шутку! — На лице Харламова отразилось смущение.

Время от времени Захар обходил лесорубов, присматривался, поправлял, если кто неумело действовал пилой.

Вдруг сверху донесся какой-то непонятный звук: вслед за треском упавшего дерева распадок огласился глухим, стонущим рыком, тотчас же перешедшим в грозный протяжный рев. Все умолкли, повернув настороженные лица в ту сторону.

— Медведь! Медведь! — послышались панические голоса.

Новый грозный рык подтвердил это, а потом треск сучьев, скатывающийся вниз по распадку.

— Спа-аса-айся-а!.. — кричали вверху. — Медведь!..

Внизу вмиг сообразили, что зверь катится в их сторону, и, не говоря ни слова, дружно кинулись врассыпную.

В ту же секунду все увидели лохматого зверя с белым треугольником на груди. Высоко вскидывая зад, мотая головой, медведь скакал по ложбине распадка; перекувыркнувшись на бегу, с треском вломился в гущу обрубленных веток пихты и скрылся из виду.

— От чертяка! — заверещал Бонешкин, приходя в себя. — Чуток не налетел! Я уже топором замахнулся, думаю, вдарю его сейчас прямо по башке! Да большой-то какой!

Лесорубы грохнули дружным смехом.

Новые крики донеслись сверху.

— Опять, должно, медведь!.. — с придыханием сказал Бонешкин, готовый снова пуститься в бегство.

Но голоса сливались в общий шум, разобрать отдельные слова было невозможно. Шум нарастал, кто-то гоготал на весь распадок.

— Захар, скорее сюда! — послышался, наконец, отчетливый голос Каргополова.

Не сговариваясь, лесорубы побежали вверх и увидели Каргополова и Пойду, Они держали на руках, как младенцев, по медвежонку. Звереныши были размером чуть больше крупной кошки, большеголовые, ушастые, со свирепо сверкающими синеватыми глазами. Они зло рычали, вырывались из рук, норовили размахнуться и ударить лапой.

Захар с любопытством рассматривал медвежат — обитателей таинственных дебрей.

— Понимаешь, лесина упала на берлогу, — говорил разгоряченный Каргополов, — и видать, оглушила медведицу, вот она и бежала в панике! Кинулись мы смотреть берлогу, а из нее вот эти, полусонные, вылазят… Куда их теперь? Оставить в берлоге — пропадут без матери.

— В барак понесем, пускай живут.

— Правильно, может, станут ручными.

— А потом можно нанайцам отдать. Они, сказывают, откармливают их на убой.

— В зверинец лучше отвезти.

В конце концов решено было забрать медвежат в барак. Но охотников нести не оказалось: а вдруг мамаша повстречается? Тогда Пойда засунул их в полуразрушенную берлогу, и для надежности, чтобы не вылезли, стал привязывать ремнями к коряжинам.

— Медведица! — крикнул кто-то в шутку.

Все замерли, испуганно озираясь по сторонам:

— Где?

— Пойда, медведица! — крикнули в берлогу уже всерьез.

Из берлоги донесся дикий, утробный вопль:

— Рятуйтэ!