Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Уильям Стэнли шел на эшафот молча; он не просил о помиловании, не предлагал сорвать маски с других предателей. И это гордое молчание было для него наилучшим способом прилюдно заявить, что именно «этого мальчишку» он считает истинным королем Англии, а Тюдор — всего лишь претендент, каковым он и являлся всегда, в том числе в день своей победы при Босуорте. Казалось, ничто не могло прозвучать более оглушительно, чем молчание Стэнли; ничто не могло ярче заявить о законных претензиях «этого мальчишки», чем оскаленные черепа его многочисленных сторонников на воротах каждого английского города, ибо все это заставляло задуматься о тех причинах, которые побудили стольких людей пойти на риск и умереть такой страшной смертью.

Генрих посылал одну комиссию за другой, приказав искать предателей в каждом графстве и надеясь, что так ему удастся искоренить предательство. Я же была уверена: единственное, чего он со своими комиссиями добьется — это докажет народу, что предатели у нас повсюду, а король Генрих боится даже болтунов, треплющих языком в пивных, и одно лишь появление на любой рыночной площади его гвардейцев-йоменов уже создает весьма благоприятную почву для сплетен. Поведение короля свидетельствовало о том, что он, точно малое дитя, страшится темноты и отказывается лечь в постель и спать спокойно, воображая, что ему отовсюду грозит нечто ужасное.

Джаспер Тюдор вернулся в Вестминстер, прочесав всю страну в поисках предателей; он почернел от усталости и выглядел совершенно измученным. Ему все-таки было уже шестьдесят три, и он еще десять лет назад решил, что главная цель его жизни достигнута, возведя на престол своего любимого племянника после впечатляющей победы при Босуорте, в сиянии славы и мужества. Но теперь оказалось, что одной победы было мало, что даже павшие продолжают сражаться с Тюдорами, привлекая на свою сторону по десять, двадцать, а то и по сто тайных врагов нынешнего короля. Получалось, что Йорки так и не были побеждены, они просто временно отступили в тень. И Джасперу, который всю жизнь с ними сражался и почти двадцать пять лет был вынужден провести в ссылке, за пределами любимой родины, уже начинало казаться, что никакой великой победы при Босуорте и не было. Йорки вновь перешли в наступление, и Джаспер был вынужден, собрав все свое мужество, найти в себе силы для нового сражения. Но теперь, увы, он чувствовал себя уже стариком.

Жена Джаспера, моя тетя Кэтрин, провожала его в ответственную поездку по стране, покорно склонив голову, но лицо ее словно окаменело от горя. По меньшей мере половина тех людей, которых ее мужу предстояло арестовать и повесить, были верными слугами Дома Йорков и ее личными друзьями. А вот миледи, моя свекровь, которая, как я предполагала, влюбилась в Джаспера еще в те дни, когда осталась юной вдовой, а он оказался ее единственным другом и помощником, смотрела прямо на него горящими голодными глазами и, казалось, готова была упасть перед ним на колени и молить его снова спасти ее сына. Все трое Тюдоров — король, его мать и его дядя — словно окончательно ушли в себя, съежились, выставили наружу колючки и никому больше не доверяли.

Лорд Томас Стэнли — ему брак с леди Маргарет, пусть и заключенный без любви, в итоге принес величие, тогда как его пасынок, Генрих, в нужный момент получил от него немалую армию, — был исключен из этого узкого круга, ибо и на него упала тень предательства, совершенного его родным братом, ныне казненным. Но если Тюдоры не могли доверять ни деверю королевы-матери, ни ее мужу, ни прочей своей родне, которую они прежде осыпали почестями и деньгами, то кому же они могли оказать доверие?

Никому. Они никому больше не доверяли и опасались каждого.

Ко мне Генрих по вечерам больше не заглядывал. Страх, вызванный активностью «этого мальчишки», был так велик, что королю и в голову не приходило сделать себе еще одного наследника. Впрочем, у него уже имелись столь необходимые всякому королю сыновья: Артур и его младший братишка Генрих. На меня мой супруг смотрел с таким отвращением, словно не мог даже представить себе, что я могла бы родить ему еще одного ребенка; ведь этот ребенок, естественно, оказался бы наполовину Йорком, а значит, наполовину предателем. Теплые, доверительные, почти любовные отношения, которые только-только начали прорастать меж нами, теперь словно вымерзли под ледяным дыханием его страхов и недоверия. Свекровь посматривала на меня косо, муж, ведя меня под руку к обеду, едва касался моих пальцев, но я всегда шла с высоко поднятой головой, точно предатель сэр Уильям, и отказывалась признавать себя «смиренной и раскаявшейся».