Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Той осенью я очень скучала по матери, особенно когда листья золотисто-коричневым дождем посыпались на землю, а по утрам окна в моих покоях занавешивала пелена тумана. Я тосковала по матери, глядя, как дрожит на серой речной воде отражение золотистой березовой листвы. Порой я почти слышала ее голос в плеске речной волны у каменного причала, в резких, заставлявших меня вздрагивать вскриках чаек. И мне казалось, что если действительно там, в Тауэре, заточен ее сын и мой брат, то я просто обязана — и перед матерью, и перед всем славным Домом Йорков — попытаться его освободить.

Сперва я попыталась осторожно поговорить об этом с миледи королевой-матерью. Я подошла к ней, когда она стояла на коленях в королевской часовне; молиться она уже закончила, но подбородок ее все еще покоился на сложенных руках, а глаза были устремлены на изукрашенную драгоценными камнями дароносицу, в которой бледно светилась облатка. Казалось, миледи все еще пребывает в религиозном трансе и видит перед собой по крайней мере ангела, а может, и самого Господа Бога, и Он ведет с нею беседу. Я терпеливо ждала, и ждать пришлось довольно долго. Мне не хотелось прерывать череду тех поручений, которые она дает Богу. Но наконец она выпрямила спину и, слегка откинувшись на пятки, вздохнула и прикрыла глаза рукой.

— Можно мне с вами поговорить? — тихо спросила я.

Она даже не взглянула на меня, даже головы в мою сторону не повернула, но все же кивком дала понять, что слушает меня.

— Речь, конечно, пойдет о твоем бра… — начала было она и тут же примолкла, поджав губы, и ее темные глаза метнулись к распятию, словно она предлагала самому Иисусу позаботиться о том, чтобы я не услышала ее случайной оговорки.

— Нет, я хотела поговорить об «этом мальчишке», — мягко поправила ее я. И король, и придворные уже почти перестали называть его «мистер Уорбек» или «мистер Осбек», потому что все те бесчисленные имена, которые ему пытались пришпилить, так толком и не прижились. Для Генриха он по-прежнему был «этим мальчишкой», противным вредоносным мальчишкой-пажом, и теперь это стало практически его именем. Мне это казалось неправильным: ведь «этих мальчишек» было уже так много, целый легион, и каждого из них Генрих опасался. И все же Генриху нравилось оскорблять «Уорбека», ставя ему в упрек его юность и называя «мальчишкой». Естественно, придворные следовали примеру своего короля.

— Но я ничего не могу для него сделать! — с притворным сожалением воскликнула миледи. — И для него, и для всех нас было бы лучше, если бы он умер еще тогда, когда все говорили об этом.

— То есть после коронации? — шепотом спросила я, вспоминая, какое горе охватило всех лондонцев, когда маленькие принцы исчезли из Тауэра и никто не мог понять, куда же они подевались, а моя мать тем временем изнывала от сердечной тоски в нашем темном убежище под аббатством.

Миледи покачала головой, не сводя глаз с креста, словно только распятие способно было защитить ее от этой бесконечной жизни во лжи.

— После Эксетера. Ведь тогда все говорили, что он погиб.

Я вздохнула и немного помолчала, приходя в себя после невольно совершенной мною ошибки.

— Но, матушка, раз он не погиб в Эксетере… и если он согласится вернуться в Шотландию и тихо жить там со своей женой, нельзя ли…

Она остановила меня взглядом, впервые посмотрев прямо на меня:

— Ты же прекрасно знаешь, как обстоят дела. Ты должна понимать: если уж судьба поставила тебя рядом с королевским троном, то никак нельзя просто взять и от него отойти. Даже если «мальчишка» отправится в Эфиопию, там все равно найдется кто-нибудь, готовый пообещать ему трон и величие. Такие мерзавцы всюду найдутся — слишком многим хочется причинить вред моему сыну или даже сместить его; за спиной у Тюдоров вечно кто-то злобно щелкает зубами. А потому мы должны непременно прищучить каждого нашего врага. Мы всех их должны держать в подчинении и время от времени тыкать мордой в грязь! Увы, такова наша судьба.

— Но ведь он и так уже повержен, — настаивала я. — Говорят, он сильно избит и утратил всю свою красоту, да и здоровье его подорвано. И он больше ни на чем не настаивает, ничего не требует, со всем соглашается, готов принять любое обвинение, любое имя, какое вы ему предложите. Его дух сломлен, он больше не чувствует себя принцем, да он больше и не выглядит как принц. Вы его совершенно растоптали, действительно ткнули его носом в грязь.

Миледи снова от меня отвернулась и негромко сказала:

— Да, он, возможно, унижен, грязен и голоден, но он сияет по-прежнему. И по-прежнему полностью соответствует той роли, которую решил сыграть. Я от кого-то слышала — из числа тех, что любят поглазеть на узников и посмеяться над ними, — что «мальчишка» выглядит как святой или даже как сам Иисус Христос: избитый, израненный, истерзанный болью, но все тот же Сын Божий. А многие и вовсе говорят, что он выглядит как сломленный принц, как раненый ягненок, как приглушенный свет… Нет, его, разумеется, никак нельзя выпускать на свободу! Никогда и ни при каких обстоятельствах!

* * *