Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный

В 1801 году, придя к власти, Александр объявил новую доктрину российской внешней политики. Ее сформулировал Кочубей: «Россия достаточно велика и могущественна пространством, населением и положением, она безопасна со всех сторон, лишь бы сама оставляла других в покое. Она слишком часто и без малейшего повода вмешивалась в дела, прямо до нее не касавшиеся. Никакое событие не могло произойти в Европе без того, чтобы она не предъявила притязания на участие в нем. Она вела войны бесполезные и дорого ей стоившие… Какое соотношение может существовать между многочисленным населением России и европейскими делами вместе с войнами, из них проистекающими? Оно не извлекало из них ни малейшей пользы; русские гибли в этих войнах; с отчаянием поставляли они все более рекрутов и платили все больше налогов. Между тем действительное их благосостояние требовало продолжительного мира и постоянной попечительности мудрой и миролюбивой администрации».

Идея состояла в том, чтобы целиком и полностью сосредоточиться на внутренних реформах, не тратя силы и средства на внешние конфликты. Той же системы взглядов придерживался и канцлер А. Румянцев, глава иностранной коллегии.

Александр заявил тогда: «Если я подниму оружие, то это единственно для обороны от нападения, для защиты моих народов или жертв честолюбия, опасного для спокойствия Европы. Я никогда не приму участия во внутренних раздорах, которые будут волновать другие государства». В соответствии с этой программой и действовали.

Новый царь начал с того, что вернул обратно экспедиционный корпус, отряженный Павлом на завоевание Индии. Потом наладил испорченные отношения с Англией и стал оказывать знаки дружеского внимания Франции.

Следует сказать, что первые годы девятнадцатого века были чрезвычайно благоприятными для того, чтобы сосредоточиться на внутренних преобразованиях. Долгая война на время прекратилась. Только что утвердившийся у власти Бонапарт занялся обустройством своего государства, и другие державы вздохнули с облегчением.

Но в 1804 году ситуация изменилась. Неукротимый корсиканец решил, что пора двигаться дальше. Он провозгласил себя императором, скандализовав этим всех европейских монархов, и начал готовиться к вторжению в Англию.

Как раз в это время Чарторыйский сменил Румянцева в качестве руководителя российской внешней политики. Ее тон сразу стал иным. Россия будто спохватилась, что она не национальное государство, а империя, которая не имеет права ставить внутренние дела выше внешних. Так оно и есть – если страна желает сохранять за собой статус империи, но ведь доктрина 1801 года, кажется, утверждала обратное?

Агрессивность Наполеона заставила делать выбор: или оставаться посторонним наблюдателем и в результате потерять всякое международное влияние – или снова облачаться в имперские доспехи. У Чарторыйского в этом вопросе колебаний не было, и немалую роль в решительном повороте внешнеполитического курса сыграло честолюбие нового министра. И тогда, и потом многие объясняли действия князя Адама его «польскими» интересами, да и сам он в позднейшие, эмигрантские времена охотно это признавал, однако в доводах Чарторыйского звучит классическая имперская риторика в духе «за державу обидно». Он писал: «Политический престиж Франции заметно возрос, между тем как значение России очень упало… В гостиных злословили по поводу политического ничтожества, в которое впала Россия… Страна рискует сделаться игрушкой и прислужницей более предприимчивых и более деятельных правительств».

Чарторыйский составил «политический план», коренным образом отличавшийся от заявленного ранее принципа невмешательства. Теперь речь шла о «первенствующей роли в делах Европы» и об освобождении греков и славян от турецкого владычества, то есть об экспансии сразу в двух направлениях – западном и южном. Делались и практические выводы: «Нельзя было играть выдающуюся роль в делах Европы, брать на себя задачи судьи и посредника, препятствовать жестокостям, несправедливостям и хищениям, не встретившись при первых же шагах с Францией».

Как раз явился и подходящий повод: Наполеон казнил герцога Энгиенского, французского принца королевской крови (об этом инциденте – в следующей главе). Казалось бы, какое до этого дела России, если ее царь обещал не участвовать «во внутренних раздорах, которые будут волновать другие государства»?

Но, пишет Чарторыйский, «Россия не могла остаться безучастной зрительницей такого попрания справедливости и международного права, ввиду той роли, которую она наметила для себя в европейских делах». Он отправил в Париж резкую ноту. Наполеон, готовый к войне, ответил в тоне совсем уже оскорбительном. В переводе с дипломатического языка на обыкновенный ответ означал: не суйтесь в наши дела, мы ведь не требовали от вас объяснений, когда вы убили императора Павла. Хуже уязвить Александра было невозможно.

Дело шло прямым ходом к войне, а это плохое время для реформ.

Неотечественные войны. 1805–1812

«Фактор Наполеона»