Первая волна. Сексуальная дистанция

– Самооценка, прощай, – резюмировал Семен, – главное, чтобы она не вскрылась.

– Пускай вскрывается, мне плевать, – прорычал я и действительно так думал.

После этого потрясающего открытия я снова потерял покой. Мне уже не лежалось, не болелось и не унывалось. Я горел изнутри жаждой мщения. Я хотел раздавить ее как пиявку и только в этом видел облегчение для души. Вот кто отобрал у меня самое драгоценное, и она должна заплатить! Поэтому я на одном упрямстве резко пошел на поправку и уже через неделю торчал под окнами художественного класса Альбины за полчаса до конца урока.

Я стоял в осенних сумерках снаружи кованого школьного забора и ежился от промозглого питерского ветра, зябко засунув руки в карманы. Желтые квадраты окон источали мягкий свет и как будто бы даже тепло. Я встал в пятно под фонарем, как будто в нем мне было бы теплее стоять (нет, не было), замер, задрав голову, и пялился в эти окна на втором этаже.

Время от времени за стеклом мелькали силуэты. Виднелись мольберты и люстры в кабинете. Я представлял, как там сейчас хорошо. Тепло, уютно, комфортно, как мне всегда было. Альбина рисует, а я лежу головой на ее коленях или сижу рядом, приобняв ее, и наблюдаю за тем, как на пустом листе появляются хаотичные мазки, которые словно по волшебству превращаются в объемную картинку даже лучше, чем оригинал. Меня всегда восхищал ее талант: красивые тонкие линии, чистые прозрачные цвета. Как без видимого напряжения она создавала такое, над чем я убился бы и не приблизился к такому результату на сотни световых лет.

Я не мешал ей своим любопытством, она даже спрашивала моего мнения, но я всегда говорил только «очень красиво» или «офигенно», причем искренне. Ну что скажешь, словарный запас на уровне улитки – это приговор. И так мне было хорошо там рядом с ней. Наблюдать за ее лицом, когда она всматривается в рисунок, по мечтательной улыбке на губах догадываться, когда у нее получается. Или замечать, что не выходит, по нахмуренным бровям. Я все равно не понимал, что там не так, но всегда вставлял свое веское «ща получится», и она улыбалась мне.

Вспоминал, как мы хохотали всем классом, как постоянно хотелось травить байки и всех веселить. И как мы с Аль целовались, когда Ирина Алексеевна выходила из класса и на нас никто не смотрел.

Туда мне тоже доступа больше не было. Сердце болело от величины потери. Я стоял и повторял как заклинание: «Я все исправлю, она простит… простит… простит…» уговаривал себя, понимая, что нет, не простит.