Первая волна. Сексуальная дистанция

Я сам себе не нравился в тех отношениях. Мог позволить себе и грубость, и игнор. Мне все прощалось, все сходило с рук. Я себя не узнавал, а когда она плакала навзрыд, мне каждый раз было настолько стыдно, что хотелось бежать так далеко, чтобы никогда не знать себя такого. Я извинялся, обнимал, уговаривал, обещал все исправить, чтобы просто вернуть себе ощущение, что я не плохой человек. Она верила. Верила каждый раз. А назавтра я забывал о том, что обещал звонить, и она снова плакала. И снова. И снова.

Мы расстались за неделю до последнего звонка. Тоже тот еще подарочек к выпуску. Как раз тогда, когда я осознал, что через неделю закончится мой единственный легальный способ видеть Альбину. Мы больше нигде не пересекались, несмотря на соседство. С осени я пойду в университет, а она останется в школе, и я больше не увижу ее. Возможно, никогда.

Связь с Лисой отвлекла меня, погрузила в другие эмоции, проблемы, нервы. Но чтобы она исцелила меня от любви к другой… да как я всерьез мог думать, что это сработает? Конечно, ничего не вышло, и я, как заключенный без права переписки, сидел и особо темными ночами, выливал свое горе на бумагу, писал стихи и прятал. Никто не знал, что я переживаю. Кроме Семена никто.

Мой последний план отдавал бредом. Он таковым и являлся. Полное, безнадежное безумие, но я не мог мыслить критически и все еще верил, что могу хоть что-то сделать. Одним кульбитом все перевернуть. Я все продумал, подготовился, в основном морально, и ночь не спал перед финальным концертом для выпускников. На нем традиционно присутствовали все старшие классы, и Альбина тоже будет, я это знал, потому что она каждый год помогала оформлять сцену и вестибюль и ее эксплуатировали до момента, когда расходились все, а она все подписывала своим красивым каллиграфическим почерком грамоты и дипломы.

Так и в тот год, когда школа заполнилась старшеклассницами в бантах и белых фартуках и я сам вырядился в костюмные брюки и белую рубашку, чего никогда не носил, все были в приподнятом, взволнованном настроении, а меня трясло как в лихорадке. Даже Семе я не изложил свой план, знал, что будет отговаривать. Все, о чем я мог думать – это о том, пришла ли она, будет ли в зале, когда я взойду на сцену. И когда я увидел ее худенькую фигуру, садящуюся в шестой ряд с краю, казалось бы, должен бы был успокоиться, но нет, напротив, меня начало волна за волной окатывать холодной паникой и трясти. Но пути назад у меня не было.