Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-« антихриста»

Спрашивает, крамола или нет? С одной стороны, конечно, ничего хорошего, автор иностранцев высмеивает, а у нас и так к ним плохо относятся. С другой — написано талантливо… Ну, в общем послушай, душа моя, не пожалеешь!

Он потянулся за книгой и, усевшись в кресло, нашел нужное место.

— Называется эта книжечка «Лечебник на иноземцев. Выдан от русских людей, как лечить иноземцев и их земель людей. Зело пристойныя лекарства от различных вещей и дражайших»… Сейчас… Вот! «Крепительные порошки». «Взять воловьегу рыку пять золотников, частаго, самого ненасного свиного визгу шестнадцать золотников, самых тучных куричьих титек, иногди пол три золотника, вешнаго ветру пол четверика в таможенную меру, от басовой скрипицы голосу шестнадцать золотников, вежливаго журавлинаго ступанья девятнадцать золотников, денны светлости пол два золотника, нощныя темности пять золотников; яйцо вшить в япанчу и истолочь намелко, и выбить ентарного масла от жерновнаго камени пять золотников». Представляешь, какая прелесть!

Софья только сердито фыркнула, зло теребя в руках носовой платок. Ей было не понять, как можно так легко смиряться с неудачей. Сидит себе как ни в чем не бывало и какую-то ерунду читает про поросячий визг. Воспитанница Симеона Полоцкого прекрасно чувствовала юмор, но сейчас ей было не смешно: рухнула еще одна мечта, о которой они столько говорили с Федей. А ведь Василий, как и она, обещал брату продолжить его реформы… Нет, надо что-то предпринять, что-то сделать такое, чтобы заткнуть рот всем недоброжелателям.

Она покосилась на сидевшего рядом Царственныя большия печати и государственных великих посольских дел сберегателя, ближнего боярина и наместника новгородского.

— Послушай, Вася, как ты думаешь, если мы условием вступления Московского государства в Священную лигу поставим, чтобы поляки нам навечно отдали Киев, Смоленск и всю Левобережную Украину? Лиге ведь надо, чтобы мы татар сдерживали, пока они с турками воюют, вот пусть и уламывают ихнего Яна Собесского, чтобы он договор подписал.

— Сонечка, но это же война с крымским ханом!

— И что? Замирим Крым, тогда никто нас не тронет, ни Нарышкины, ни Иоаким… Да и дикость это неимоверная: в Париже разряженные дамы менуэты танцуют, а у нас до сих пор татары в полон тысячи людей угоняют, ясак требуют. Надо это безобразие прекратить и за Чигирин отомстить. Великое мы государство или нет?

— Но польский король никогда не подпишет такой договор… Хотя… Если венецианцы с австрийцами надавят на поляков, то может быть из этого что-то и получится… Даже скорее всего получится… Но кто же тогда поведет нашу армию в Крым? Косагов?

— Ты, батюшка мой. Но до этого пока далеко. Надо сначала поляков на вечный мир уговорить.

Но успокаивающие слова не могли обмануть поднаторевшего в политике Голицына. Может, он в военном деле не был силен, но подоплеку любой фразы чувствовал великолепно. Софья требовала от него героических дел, которые бы перевесили узурпацию ею царской власти и блуд с женатым мужчиной.

В его васильковых глазах промелькнуло смятение, которое мгновенно уловила царевна. Эх, Василий Васильевич… Васенька… Будь ее воля, она бы с радостью отправила туда Шакловитого, но кто ж его будет слушать? Федины генералы, конечно, герои, но это будут Федины генералы, а не ее, его заслуги, а не ее…

Видимо поняв это, Голицын поднял поникшую голову и глухо поинтересовался, вертя в руках ненужную уже книгу:

— Когда хочешь начать переговоры?

— Да чем скорее, тем лучше. Пока Свея занята своими делами, надо быстро решать свои, а то как бы не пришлось воевать со шведами и татарами одновременно. И здесь что-то происходит. Не нравится мне Иоаким, Вася. Если бы он не чуял у себя за спиной силу, то не стал бы разговаривать со мной как с девчонкой-чернавкой. Значит, знает что-то такое, о чем я не ведаю. Шакловитый давно мне уже докладывал, что Петька в Преображенском, собрав стольников, спальников, дворян и даже некоторых боярских детей, делает из них потешное войско. А с ним Франц Лефорт из Немецкой слободы. Что ни день, то либо за какой-нибудь надобностью в Кремль посылают, либо деньги требуют. Крепость потешную построил. Прешбург называется. В атаку на нее ходят по всем правилам военного искусства, а советнички у него наши немцы. Днем на нас работают, а ввечеру к нему бегут. Так что давай-ка, князь, покажи, на что способен глава Посольского приказа. Заключишь договор — полдела будет сделано, а я за тебя молиться буду денно и нощно.

Князь только руками развел. Он сам прекрасно понимал необходимость решительных действий, но при одной мысли о войне у него замирало сердце.

Что ж поделать: назвался груздем, полезай в кузов, или, как заявил его любимый Гораций: «Dulce et decorum est pro patria morí»[7].

Хм-м-м… Интересно, что бы сказал милейший поэт, если бы его отправили в Дикое поле воевать с татарами, коих Лига боится до смертной дрожи?