Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-« антихриста»

Патриарх Иоаким попытался по-отечески призвать Петра образумиться, но получил такую отповедь, что предпочел далее не перечить молодому царю. Кто знает, может быть, в глубине души он уже жалел о тех временах, когда мог диктовать Великой государыне свою волю, и она, хоть и огрызаясь, уступала его диктату?

Пока царь предавался веселью, Нарышкины, не теряя времени даром, расхватывали себе деревеньки, кто сколько может забрать. Дворцовый приказ едва успевал отписывать земли то одному брату Натальи Кирилловны, то другому. Федор Кириллович забрал голицынское Медведково, Мартемьян Кириллович — Хорошово и Мякинино, царский кравчий Кирила Алексеевич — Братцево, а Лев Кириллович — Фили, Чашниково и Черкизово.

Наконец в 1695 году грезивший о военной славе молодой царь отправился под Азов, померяться силами с ханом… и вернулся назад не солоно хлебавши.

Хорошо укрепленная крепость, получая подвоз с моря продовольствия и боеприпасов, легко могла выдержать многолетнюю осаду.

Разъяренный неудачей, Петр примчался в Москву и, потребовав от Думы денег, умчался строить корабли.

В начале следующего года тихо увял царь Иван, отдав богу душу двадцатого января 1696 года. С глупыми формальностями, признающими двоевластие в Московском царстве, было покончено раз и навсегда. И Петр, уже как единый русский самодержец, отправился в новый поход под Азов. В этот раз Фортуна повернулась спиной к туркам, и крепость пала к ногам завоевателей. Правда, что с ней делать, было не очень ясно, потому что ее захват не открывал России путь не только в Средиземное море, но даже в Черное.

Слушая дворцовые сплетни, приносимые Марфой или теткой Татьяной Михайловной, Софья едва сдерживалась, чтобы не завыть от отчаяния: все, что делали ее отец, брат, да и она сама, превращалось в прах. В Приказах началось такое мздоимство, сутяжничество и казнокрадство, что все только диву давались. Неукоснительное исполнение законов, о которых так пеклись первые Романовы, на глазах превращалось в средство сведения счетов с неугодными людьми.

Однажды Марфа вздохнула:

— Знаешь, Сонечка, иногда я тебе даже завидую. Ты здесь сидишь и слушаешь мои рассказы, а мне приходится с ними жить бок о бок. Я на прошлой неделе зашла в наш садик и, не поверишь, час проплакала, вспоминая, как мы там гуляли. Помнишь, как я тебя убеждала сойтись с Федором Леонтьевичем?

Брови Софьи сошлись на переносице, и она поспешила потянуться за чайником, чтобы сестра не заметила выражения ее лица.

— Не помню.

— Ну как же, дорогая, еще осень была, и ты все куталась в соболью душегрею, которая так мне нравилась.

Спина царевны напряглась. Не поворачивая лица к сестре, она четко и раздельно повторила, стараясь не повышать голоса:

— Я не помню, как мы гуляли. Я не помню, о чем мы говорили. Я вообще ничего не помню о том, что было до моего появления в этих стенах.

Поставив на стол рюмку с венгерским вином, которое держала в руке, Марфа растерянно посмотрела на сестру.

— Но как же, Сонечка… А как же Федор Леонтьевич? Василий Васильевич?

Сжав кулаки так, что ногти впились в мягкие ладони, Софья повернулась к сестре, и та поразилась ярости, которая горела в ее глазах, ставших почти черными из-за увеличенных зрачков.

— Глупая ты, Марфушка, что спрашиваешь об этом! Да если я буду вспоминать то, что было, так только и останется, что удавиться на косе! Не смей бередить мои раны! Оставь меня в покое с воспоминаниями, Христом Богом прошу!

Вскочив, перепуганная гостья обхватила несчастную сестру, прижав ее к своему сердцу.

— Успокойся, Сонечка… Успокойся… Поплачь, и все пройдет… Поплачь, а я с тобой посижу.

Но вместо того, чтобы разрыдаться, Софья вырвалась из ее рук и отшатнулась в сторону, схватившись за виски.

— Оставь меня… Пожалуйста… Если бы я могла плакать, то рыдала бы день и ночь… Но я не могу! Не могу! Не могу… У меня нет даже слез, чтобы их оплакать…

— Кстати, Сонечка… — начала Марфа и осеклась, прикусив язык.

Хорошо, что сестра не обратила внимания на ее слова. Не стоит отягчать ее горе плохими новостями. Накануне они с Татьяной Михайловной долго спорили, говорить царственной узнице о том, что князь Василий не только не помнит ее доброты, но и строчит Петру одно письмо за другим, открещиваясь от дел своей бывшей возлюбленной, сваливая все беды на Шакловитого и выказывая полное раскаяние и верноподданнические чувства. Петр, однако, прощать его не собирался и челобитные его выкидывал, не читая.

Потом решили не добивать Сонечку рассказом об очередном предательстве Василия Васильевича. Кто ж знал, что он таким окажется? А ведь когда-то она сама поглядывала в его сторону, и только Сонечкина любовь к нему не позволила Марфе попытать счастья.