Первенцы

Несмотря на подобные истории, под ладно сколоченным навесом у корчмы стояла пара хороших коней: кормили и поили их за вполне приемлемую плату. Гашек договорился, чтобы позаботились о Вечернице с Красавицей, и ему даже не пришлось выворачивать второй карман с припрятанными деньгами Якуба. Итка забежала внутрь: дождь уже разошелся, смазав все надписи на листках, прикрепленных к большой доске объявлений. Впрочем, Гашеку она ничем бы не помогла – он все равно не умел читать.

В «Полутора кобылах» было чисто и уютно, чувствовалась крепкая хозяйская рука. Итка позвала его за стол, на который корчмарь сам поставил две миски с наваристой, ароматной похлебкой: вкусного бульона хотелось уже давно. Они быстро все съели и сразу расплатились монетами Якуба с плохо отчеканенным профилем предыдущего владыки. Корчмарь поморщился, но серебро взял. Гашек вздохнул с облегчением.

– Кроме того, что я отложила на самый крайний случай, денег у нас больше нет, – шепнула Итка, и чувство облегчения сразу ушло. Какой-то буйный школяр присвистнул и крикнул: «Эй, прелесть, давай-ка сюда!» Остальные посетители обратили внимание на их стол, и стало ясно, что это кричали Итке. Хозяин быстро и действенно унял гостя, напомнив о долге за предыдущий месяц. Итка притворилась, что ничего этого не слышала.

– Я тебя знаю, – вдруг сказал ей грузный мужчина за соседним столом у окна. – Я узн'aю эти черты, даже если совсем ослепну.

Гашек ничего не понял, но эта фраза ему не понравилась еще больше. Итка нахмурилась:

– Ты кто такой?

Толстый пьянчуга горько усмехнулся. Где-то позади него шумная компания задорно загоготала, обсуждая последние новости.

– Говорит ли вам, молодежь, о чем-нибудь имя Драгаша из Гроцки?

Гашек не поверил своим ушам. Драгаш из Гроцки был самым известным – и самым дорогим – живописцем, о которых он когда-либо слышал. Его автопортрет украшал стену почета академии искусств уже через год после того, как он ее закончил: о чем-то таком рассказывал Свида. В грязном, лохматом человеке с раскрасневшимся лицом трудно было узнать великого художника. Он с отцовской нежностью и подслеповатым прищуром посмотрел на Итку, тяжело вздохнул и указал на скамью напротив себя:

– Сядьте сюда. Утешьте старика хоть короткой беседой.

Они опасливо посмотрели друг на друга, но пересели к нему. Драгаш перевел тусклый, все время блуждающий взгляд на Гашека.

– Тебя я тоже помню. Светленький был малец, забавный. Я ведь, милая, – снова обратился он к Итке, – заезжал и в Кирту, написав портрет твоей бабки. Какая была женщина… Тогда и подумать никто не мог…

Гашек осмотрелся по сторонам: казалось, никто не обратил внимания на слово «Кирта» – или сделал вид, что не обратил. Он вполголоса попросил:

– Говорите тише. Мы…

– Я знаю, – прервал его художник, – все знают, что там случилось. Но мои бредни давно никто не слушает. Если перестанешь делать такое испуганное лицо, и тебя не будут подслушивать.

В другом углу корчмы, судя по звукам, кто-то проиграл в «осла и батрака». Игроков спешно вывели наружу, несмотря на дождь: драка намечалась серьезная. Итка, воспользовавшись поднявшимся шумом, спросила:

– Что именно все знают?

– Что там все сожгли, – быстро ответил Драгаш, – включая несколько трупов. Судьба господина и молодой госпожи неизвестна, но некоторые ждут, когда у Тильбе потребуют выкупа за невесту. Видимо, не дождутся.

Когда гам улегся, корчмарь принес всем троим по кружке эля – «чтобы Погорелец Гроцка поменьше болтал и побольше глотал». Гашек выпил свою залпом.

– Не ожидал тебя здесь увидеть, милая, но очень рад, что увидел, – сказал художник, жадно глотнув эля. – А дядька?..

Итка, так и не притронувшись к кружке, покачала головой. Драгаш выпил еще.

– Жаль. Я надеялся, он опять просто потерялся.

– Почему он назвал вас Погорельцем? – спросил Гашек, когда корчмарь снова прошел мимо. Художник небрежно оттолкнул от себя кружку, немного эля вылилось на стол.

– Потому что так меня теперь зовут в академии, – с раздражением и болью ответил он. – А Бронт быстро подхватывает все, что говорят в академиях. Все мои лучшие картины сгорели, ребята, и началось все со Старой Ольхи. Потом пропадало по несколько в год, пока засухи не кончились. После госпожи Берты… Я заливал горе. Горя становилось больше и больше, и я продолжал его заливать. Вижу теперь плохо, руки трясутся. Нет больше того Драгаша, что писал самые лучшие портреты в стране. Остался Погорелец Гроцка.

На подоконнике откуда-то взялся сонно шевелящий усиками таракан. Итка выдохнула, зажмурилась и сделала большой глоток. Гашека осенило:

– Вы приезжали в… замок, когда… мой отец был жив, – осторожно произнес он, – говорили с ним. Те, кто на нас напал, искали что-то из его вещей. Что вы о нем помните?

Драгаш так сосредоточенно уткнулся взглядом в след от кружки на грязном столе, будто видел там свои воспоминания. Повеяло холодом и сыростью: кто-то нараспашку открыл дверь корчмы, пытаясь вытолкать оттуда пьяного батрака.