Первенцы русской свободы

Остаётся сказать несколько слов о судьбе женщин, последовавших в Сибирь и разделявших судьбу своих мужей. Три из них умерли, не дождавшись амнистии, объявленной при восшествии на престол Александра II: это — А. Г. Муравьёва (ум. 22-го ноября 1833 года), К. П. Ивашева (ум. 28-го декабря 1839 года) и кн. Е. И. Трубецкая (ум. 14-го октября 1854 года). Е. П. Нарышкина и А. В. Розен выехали в 1837 году вслед за своими мужьями, переведёнными на Кавказ для отбывания военной службы в чине рядового. При жизни императора Николая одна только Фонвизина выехала из Сибири в Россию, в 1852 году, после того, как её мужу было разрешено возвратиться на родину. М. Н. Волконская и П. Е. Анненкова отбыли в Россию вместе с своими мужьями только по воспоследовании всемилостивейшего манифеста 26-го августа 1856 года. Хуже всего пришлось, конечно, тем, мужья которых умерли в Сибири: А. В. Ентальцевой (её муж умер в 1845 году) и М. К. Юшневской (А. П. Юшневский скончался в 1844 году.) В «Положении Комитета Министров» сказано, что «дозволение вдовам государственных преступников возврата в Россию, безусловно или с известными ограничениями, зависит от особого усмотрения правительства и не иначе каждой из них дано быть может, как с высочайшего разрешения». Но все ходатайства Ентальцевой и Юшневской о возвращении в Россию были решительно отклоняемы. О Ентальцевой знаем, что она находилась, после смерти мужа, во всё время своего пребывания в Сибири под полицейским надзором. Только в 1857 году, после манифеста, Ентальцева и Юшневская получили возможность возвратиться в Россию.

Примечание. Портреты Ивашевой, Розен, Трубецкой, Давыдовой, Фонвизиной и Нарышкиной воспроизводятся впервые[469]. Считаем долгом выразить глубокую признательность Петру Александровичу Ефремову и Евгению Ивановичу Якушкину, предоставившим в наше распоряжение оригиналы из своих коллекций.

Встречи с Толстым [470]

В 1894 году жил я в Воронеже, учился в местной классической гимназии, был уже в седьмом классе, давал уроки или, как тогда говорили, репетировал. Мой самый приятный «урок» был в семье Русановых[471], где я состоял репетитором 12-летнего мальчика из второго или третьего класса. 1 апреля явился я в обычное время — часов в 6 — к Русановым, начал урок и сразу же заметил, что мой Коля находится в необычайно возбуждённом состоянии: он всё время ёрзал, был рассеян, порывался что-то сказать, что-то открыть, но с большим трудом удерживался. Всё-таки проговорился, сначала едва-едва, общё: «а вам будет сюрприз, если останетесь пить чай», а затем под большим секретом, взяв слово, что сделаю вид, будто ничего не знаю, сказал: «приехал к нам Лев Николаевич Толстой, сейчас пошёл гулять, а к чаю вернётся». После такого сообщения трудно было вести «репетицию»: и учитель, и ученик сидели, как на иголках, поджидая, когда кончится назначенный для занятий час и нас позовут к чаю. И теперь мне памятно то волнение, которое переживал семнадцатилетний гимназист при мысли, что вот сейчас, через несколько минут он увидит Льва Толстого, самого Льва Толстого[472]…