Первичный крик

Сегодня у меня нет никаких детских воспоминаний, поэтому я рассказываю о своих странствиях на кислоте. Первые два были веселыми, экстатичными, таинственными, совершенно нереальными и очень яркими зрительно. В течение трех месяцев между первым и вторым путешествием я начала принимать амфетамин и кодеин в болыших дозах. Когда я в третий раз приняла кислоту, то это не принесло мне счастья, мне стало плохо, а я-то хотела, чтобы мне стало лучше. Я боялась принимать кислоту в одиночку, но сделала это. В первые два часа все было также, как и в те два путешествия. Меня навестили какие-то друзья, но потом они ушли. И когда они ушли, то я начала испытывать тревогу. Я пыталась вспомнить, почему я боялась принимать кислоту в одиночку, но от этого только еще больше терялась. Я не могла припомнить, что такое кислота. Я вообще не могла вспомнить ничего реального. Галлюцинации стали страшными и подавляющими. Они захлестывали меня. Минуты казались бесконечными, часы начали таять. Мой разум отказывался работать. Я не могла даже вспомнить, кто я такая. У меня не осталось в жизни никаких ориентиров. Я сходила с ума, понимая, что никогда больше не вернусь в реальный мир. В ужасе я вдруг поняла, что еще могу пользоваться телефоном. Я позвонила сестре и попросила ее придти ко мне. Я испытала такое облегчение, когда услышала в трубке ее «реальный» голос, что «собралась» немного к ее приходу. Остальное путешествие было попеременно то веселым, то грустным, но я знала, что никогда не стану прежней после этого безумия. В течение трех недель после этого, принимая большие дозы метедрина и кодеина, я просыпалась по утрам в тяжелой депрессии. Целыми днями я валялась на пляже, получила солнечные ожоги, и продолжала чувствовать невыносимую депрессию. Япришла к матери, начала истерически плакать и задыхаться, судорожно хватая воздух. Она дала мне какой-то транквилизатор, от которого я уснула. Проснулась я все еще плача и слишком глубоко дыша. У меня началась гипервентиляция. На следующий день мать повезла меня в нейропсихиатрический институт калифорнийского университета в Лос–Анджелесе. Со мной поговорил врач, специалист по кислоте. Он уверил меня, что я на самом деле ничем не больна, но слишком сильно реагирую на лекарства и на кислоту. Если я перестану все это принимать, начну вести нормальный образ жизни, то со мной точно все будет в полном порядке. Он отпустил меня, назначив дозу мелларила, которая свалила бы лошадь и посоветовал мне как можно скорее вернуться на работу и все время находиться среди людей. Все, что он сказал, еще больше отвлекло меня от реального чувства, помогло мне закрыть их, когда они уже были готовы всплыть на поверхность и быть испытанными мною. Но я смогла собраться, придти в себя, подавить чувства, чтобы вернуться к нормальной жизни.

Сегодня, на сеансе я поняла, что начала сходить с ума, потому что не смогла вынести чувство одиночества, раскрытое кислотой. Мои нынешние фантазии относительно ножей и бритв — того же сорта. Если бы я дала этим фантазиям волю, они вспороли бы мою душу и выпустили на волю чувства. Страх причинить себе боль вызван тем, что если я раскроюсь, то почувствую боль, которую я похоронила в себе. Сейчас я начинаю ощущать грусть и обиду. Двадцать пять лет я жила с погребенными в моей душе болью, страхом и одиночеством. Теперь я понимаю, что судорожные вздохи — это попытка удержать чувство внутри, когда оно рвется наружу. То же самое случилось и после приема кислоты. Я плачу. Плачу и плачу. Мне кажется, что это никогда не кончится. Я чувствую боль в моей стиснутой словно обручем голове. Мне хочется, чтобы меня вырвало, хочется извергнуть боль. Я вся охвачена страхом и чувством одиночества.

Я поняла, что означали эти два последних кислотных путешествия, я поняла, почему раньше спокойно переносила одиночество — только потому, что могла хорошо прятать мои чувства. Я притворялась, что у меня все хорошо (как я делала это в детстве), потому что не могла перенести чувство беспомощности и одиночества. Даже теперь, после сеанса, я притворяюсь, что ничего не чувствую, потому что не могу перенести поганого настроения и одиночества. Я все еще хороню свои чувства, и даю им волю только во время сеансов.

Вторник