Первичный крик

Я сказал: «Ну, я очень хотел, чтобы он мне помог». «Попроси его». «По телефону?» «Просто попроси, здесь». Я начал было говорить, но слова застревали в горле. «Я не хочу этого делать, и вы знаете это». «Проси!»

Я подчинился, и в следующий момент понял, что я корчусь и извиваюсь на кушетке и ору, чтобы отец помог мне, при этом я ЧУВСТВОВАЛ гнев всем своим существом, всем своим телом и разумом, я чувствовал то, что подавлял в себе всю свою жизнь. Силы мои иссякли, я обмяк, по рукам побежали мураш

ки — так бывает, когда отлежишь руку, и она немеет, а потом ее колет, словно иглами, когда начинает восстанавливаться кровообращение. Цвета в кабинете стали ярче, словно предметы положили на свежую зеленую траву. Эта картина была лишена, правда, сюрреалистического отделения пространства от времени. Я явственно ощутил все свои внутренности. И это было только начало.

На первый день пережитого было довольно. Я вышел от Арта в превосходном расположении духа. Но к вечеру я почувствовал себя паршиво. Напряжение дало трещину и на сознание начали напирать другие чувства. БЕРЕГИСЬ! ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ?

На следующий день я уже предвкушал первичное состояние и делал все, чтобы оно наступило, чтобы произошло то, что должно было произойти. Таков был мой способ подавлять чувства. Пять дней я бился с этим делом, пока наконец, на групповом занятии напряжение достигло такой силы, что я буквально взорвался, взорвался опять чувствами к отцу. Мне нужна была его помощь. На следующий день были слезы, горькие, безутешные слезы. Я был заброшен и покинут — всю свою жизнь — меня никто никогда по–настоящему не слушал, но больше всего мне хотелось как‑то сделать так, чтобы мои папа и мама стали счастливыми и полюбили меня. Несчастливые родители не могут позволить своим детям быть самими собой. Любовь требует внимания и не терпит эгоизма.

С того момента я стал переживать одно чувство за другим. Я испытывал гнев, мучился от одиночества, печалился, а подчас испытывал едва заметные чувства — холод, тепло, запах и прикосновения, которые должно быть были связаны с определенными воспоминаниями. Это был процесс воссоединения сознания, головы — с телом. Это было ощущение всех подавленных прежде чувств; теперь мне не надо было бояться чувствовать. Это ад, но какой же сладкий ад…

Иногда чувство возникало легко; иногда требовалось несколько дней для того, чтобы чувство, накопившись, пробило стену напряжения. Я прошел через трехнедельный период какого‑то сумасшествия; я испытывал это чувство, когда меня бросила девушка. То было полное отделение от чувства, отде

ление, вызванное постоянным РАЗМЫШЛЕНИЕМ о том, что со мной будет дальше. Дело дошло до того, что я почти наяву видел неразличимый барьер, воздвигнутый между моим телом и окружающим меня миром. Этот барьер стал мощнее. Я решил, что подступает какое‑то большое и значительное чувство. Отлично. Я помогу ему вырваться. Черта с два. Слишком сложной оказалась система, позволявшая мне ничего не чувствовать. Система контроля, подавления, предчувствия и заданной направленности. Однажды, в кабинете Арта я заговорил с папой и мамой, повторив ту первичную сцену, в которой я в первый раз спросил: «Что будет со мной? Не разводитесь». Я говорил это, чувствуя страх, неподдельный страх семилетнего ребенка. Я замолчал, и барьер начал таять. Я расслабился и обмяк. Пусть будет, что будет. Позже я погрузился в свои чувства глубже, и разрушилось еще больше барьеров. Теперь, каждый раз, когда я вхожу в первичное состояние, мне удается пусть не намного, но лучше прочувствовать настоящее. Барьер был окончательно разрушен.

То, что я начал ощущать в результате первичной терапии, есть не что иное, как мое собственное, внутреннее, истинное «я». Поначалу я чувствовал, что становлюсь сильнее, но то была чисто невротическая сила. Когда я получил проблеск свободы и впервые за всю свою жизнь начал ощущать крохи реального чувства, эти крохи действительно зажгли во мне искру надежды и пробудили прежние мечты. Но надежды и мечты — суть не что иное, как подавленные чувства. Это абстракции, которыми мы обозначаем и прикрываем нашу ПОТРЕБНОСТЬ. Когда ПОТРЕБНОСТЬ прочувствована, не остается более места надежде, призванной заменить ее. Это и значит быть живым. Отпала нужда в политических утопиях и успехе в искусстве. Нет на свете таких вещей, как успех или неудача. Есть только ТЫ. Есть Я. Я больше не испытываю потребности быть хроническим неудачником, чтобы кто‑то пожалел и подобрал меня, я понимаю, что ни папа, ни мама, никогда не возьмут меня на руки, как не брали, когда я был маленьким. Как они не ласкали и не слушали меня.

Курс лечения пока не закончен, и я не могу сказать, что я выздоровел. Мне все еще чуть–чуть нужны мама и папа. Я еще